Page 282 - Рассказы. Повести. Пьесы

пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров;
заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было
Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли
мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно,
неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство
мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя
плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на
друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На
пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами,
похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно
не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли
грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и,
по-видимому, очень обрадовался.
— Пожалуйте, господа, в дом, — сказал он, улыбаясь. — Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с
маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло
ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал
редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная,
молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на
друга.
— Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, — говорил Алехин,
входя за ними в переднюю. — Вот не ожидал! Пелагея, — обратился он к горничной, —
дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала
пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню,
а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло,
и Алехин с гостями пошел в купальню.
— Да, давно я уже не мылся, — говорил он, раздеваясь. — Купальня у меня, как
видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала
коричневой.
— Да, признаюсь… — проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову.
— Давно я уже не мылся… — повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и
вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко
взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до
самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл
дальше, и всё нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… — повторял он, наслаждаясь. —
Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул
назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже
оделись и собрались уходить, а он всё плавал и нырял.
— Ах, боже мой… — говорил он. — Ах, господи помилуй.
— Будет вам! — крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин
и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин,
умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением
ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно
ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван
Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не один только Буркин и Алехин,
но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.