Page 287 - Рассказы. Повести. Пьесы

трактовать как угодно. До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а
именно, что «тайна сия велика есть», всё же остальное, что писали и говорили о любви, было
не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. То
объяснение, которое, казалось бы, годится для одного случая, уже не годится для десяти
других, и самое лучшее, по-моему, — это объяснять каждый случай в отдельности, не
пытаясь обобщать. Надо, как говорят доктора, индивидуализировать каждый отдельный
случай.
— Совершенно верно, — согласился Буркин.
— Мы, русские, порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся
без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее розами, соловьями, мы же,
русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем из них
самые неинтересные. В Москве, когда я еще был студентом, у меня была подруга жизни,
милая дама, которая всякий раз, когда я держал ее в объятиях, думала о том, сколько я буду
выдавать ей в месяц и почем теперь говядина за фунт. Так и мы, когда любим, то не
перестаем задавать себе вопросы: честно это или нечестно, умно или глупо, к чему поведет
эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет,
раздражает — это я знаю.
Было похоже, что он хочет что-то рассказать. У людей, живущих одиноко, всегда
бывает на душе что-нибудь такое, что они охотно бы рассказали. В городе холостяки
нарочно ходят в баню и в рестораны, чтобы только поговорить, и иногда рассказывают
банщикам или официантам очень интересные истории, в деревне же обыкновенно они
изливают душу перед своими гостями. Теперь в окна было видно серое небо и деревья,
мокрые от дождя, в такую погоду некуда было деваться и ничего больше не оставалось, как
только рассказывать и слушать.
— Я живу в Софьине и занимаюсь хозяйством уже давно, — начал Алехин, — с тех
пор, как кончил в университете. По воспитанию я белоручка, по наклонностям —
кабинетный человек, но на имении, когда я приехал сюда, был большой долг, а так как отец
мой задолжал отчасти потому, что много тратил на мое образование, то я решил, что не уеду
отсюда и буду работать, пока не уплачу этого долга. Я решил так и начал тут работать,
признаюсь, не без некоторого отвращения. Здешняя земля дает не много, и, чтобы сельское
хозяйство было не в убыток, нужно пользоваться трудом крепостных или наемных батраков,
что почти одно и то же, или же вести свое хозяйство на крестьянский лад, то есть работать в
поле самому, со своей семьей. Середины тут нет. Но я тогда не вдавался в такие тонкости. Я
не оставлял в покое ни одного клочка земли, я сгонял всех мужиков и баб из соседних
деревень, работа у меня тут кипела неистовая; я сам тоже пахал, сеял, косил и при этом
скучал и брезгливо морщился, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде
огурцы; тело мое болело, и я спал на ходу. В первое время мне казалось, что эту рабочую
жизнь я могу легко помирить со своими культурными привычками; для этого стоит только,
думал я, держаться в жизни известного внешнего порядка. Я поселился тут наверху, в
парадных комнатах, и завел так, что после завтрака и обеда мне подавали кофе с ликерами и,
ложась спать, я читал на ночь «Вестник Европы». Но как-то пришел наш батюшка, отец
Иван, и в один присест выпил все мои ликеры; и «Вестник Европы» пошел тоже к поповнам,
так как летом, особенно во время покоса, я не успевал добраться до своей постели и засыпал
в сарае в санях или где-нибудь в лесной сторожке — какое уж тут чтение? Я мало-помалу
перебрался вниз, стал обедать в людской кухне, и из прежней роскоши у меня осталась
только вся эта прислуга, которая еще служила моему отцу и которую уволить мне было бы
больно.
В первые же годы меня здесь выбрали в почетные мировые судьи. Кое-когда
приходилось наезжать в город и принимать участие в заседаниях съезда и окружного суда, и
это меня развлекало. Когда поживешь здесь безвыездно месяца два-три, особенно зимой, то в
конце концов начинаешь тосковать по черном сюртуке. А в окружном суде были и сюртуки,
и мундиры, и фраки, всё юристы, люди, получившие общее образование; было с кем