Page 291 - Рассказы. Повести. Пьесы
P. 291

своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было
               всё то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой
               любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или
               добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе.
                     Я поцеловал в последний раз, пожал руку, и мы расстались — навсегда. Поезд уже шел.
               Я сел в соседнем купе, — оно было пусто, — и до первой станции сидел тут и плакал. Потом
               пошел к себе в Софьино пешком…
                     Пока Алехин рассказывал, дождь перестал и выглянуло солнце. Буркин и Иван Иваныч
               вышли на балкон; отсюда был прекрасный вид на сад и на плес, который теперь на солнце
               блестел, как зеркало. Они любовались и в то же время жалели, что этот человек с добрыми,
               умными глазами, который рассказывал им с таким чистосердечием, в самом деле вертелся
               здесь, в этом громадном имении, как белка в колесе, а не занимался наукой или чем-нибудь
               другим, что делало бы его жизнь более приятной; и они думали о том, какое, должно быть,
               скорбное лицо было у молодой дамы, когда он прощался с ней в купе и целовал ей лицо и
               плечи.  Оба  они  встречали  ее  в  городе,  а  Буркин  был  даже  знаком  с  ней  и  находил  ее
               красивой.
                     1898

                                                           Ионыч

                                                               I

                     Когда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то
               местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С.
               есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные
               семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую
               образованную и талантливую.
                     Эта семья жила на главной улице, возле губернатора, в собственном доме. Сам Туркин,
               Иван Петрович, полный, красивый брюнет с бакенами, устраивал любительские спектакли с
               благотворительною целью, сам играл старых генералов и при этом кашлял очень смешно. Он
               знал  много  анекдотов,  шарад,  поговорок,  любил  шутить  и  острить,  и  всегда  у  него  было
               такое выражение, что нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. Жена его, Вера
               Иосифовна,  худощавая,  миловидная  дама  в  pince-nez,  писала  повести  и  романы  и  охотно
               читала их вслух своим гостям. Дочь, Екатерина Ивановна, молодая девушка, играла на рояле.
               Одним словом, у каждого члена семьи был какой-нибудь свой талант. Туркины принимали
               гостей радушно и показывали им свои таланты весело, с сердечной простотой. В их большом
               каменном  доме  было  просторно  и  летом  прохладно,  половина  окон  выходила  в  старый
               тенистый  сад,  где  весной  пели  соловьи;  когда  в  доме  сидели  гости,  то  в  кухне  стучали
               ножами,  во  дворе  пахло  жареным  луком  —  и  это  всякий  раз  предвещало  обильный  и
               вкусный ужин.



                                Ионыч

                     И  доктору  Старцеву,  Дмитрию  Ионычу,  когда  он  был  только  что  назначен  земским
               врачом  и  поселился  в  Дялиже,  в  девяти  верстах  от  С.,  тоже  говорили,  что  ему,  как
               интеллигентному человеку, необходимо познакомиться с Туркиными. Как-то зимой на улице
               его  представили  Ивану  Петровичу;  поговорили  о  погоде,  о  театре,  о  холере,  последовало
               приглашение.  Весной,  в  праздник  —  это  было  Вознесение, —  после  приема  больных,
               Старцев отправился в город, чтобы развлечься немножко и кстати купить себе кое-что. Он
               шел пешком, не спеша (своих лошадей у него еще не было), и всё время напевал:
   286   287   288   289   290   291   292   293   294   295   296