Page 313 - Рассказы. Повести. Пьесы

тут маленькому?
И она начинает говорить об учителях, об уроках, об учебниках, — то же самое, что
говорит о них Саша.
В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его
в постель, она долго крестит его и шепчет молитву, потом, ложась спать, грезит о том
будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером,
будет иметь собственный большой дом, лошадей, коляску, женится и у него родятся дети…
Она засыпает и всё думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз. И
черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет:
— Мур… мур… мур…
Вдруг сильный стук в калитку. Оленька просыпается и не дышит от страха; сердце у
нее сильно бьется. Проходит полминуты, и опять стук.
«Это телеграмма из Харькова, — думает она, начиная дрожать всем телом. — Мать
требует Сашу к себе в Харьков… О господи!»
Она в отчаянии; у нее холодеют голова, ноги, руки, и кажется, что несчастнее ее нет
человека во всем свете. Но проходит еще минута, слышатся голоса: это ветеринар вернулся
домой из клуба.
«Ну, слава богу», — думает она.
От сердца мало-помалу отстает тяжесть, опять становится легко; она ложится и думает
о Саше, который спит крепко в соседней комнате и изредка говорит в бреду:
— Я ттебе! Пошел вон! Не дерись!
1998

Дама с собачкой

I

Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой. Дмитрий
Дмитрич Гуров, проживший в Ялте уже две недели и привыкший тут, тоже стал
интересоваться новыми лицами. Сидя в павильоне у Верне, он видел, как по набережной
прошла молодая дама, невысокого роста блондинка, в берете: за нею бежал белый шпиц.
И потом он встречал ее в городском саду и на сквере по нескольку раз в день. Она
гуляла одна, всё в том же берете, с белым шпицем; никто не знал, кто она, и называли ее
просто так: дама с собачкой.
«Если она здесь без мужа и без знакомых, — соображал Гуров, — то было бы не
лишнее познакомиться с ней».
Ему не было еще сорока, но у него была уже дочь двенадцати лет и два
сына-гимназиста. Его женили рано, когда он был еще студентом второго курса, и теперь
жена казалась в полтора раза старше его. Это была женщина высокая, с темными бровями,
прямая, важная, солидная и, как она сама себя называла, мыслящая. Она много читала, не
писала в письмах ъ, называла мужа не Дмитрием, а Димитрием, а он втайне считал ее
недалекой, узкой, неизящной, боялся ее и не любил бывать дома. Изменять ей он начал уже
давно, изменял часто и, вероятно, поэтому о женщинах отзывался почти всегда дурно, и
когда в его присутствии говорили о них, то он называл их так:
— Низшая раса!
Ему казалось, что он достаточно научен горьким опытом, чтобы называть их как
угодно, но всё же без «низшей расы» он не мог бы прожить и двух дней. В обществе мужчин
ему было скучно, не по себе, с ними он был неразговорчив, холоден, но когда находился
среди женщин, то чувствовал себя свободно и знал, о чем говорить с ними и как держать
себя; и даже молчать с ними ему было легко. В его наружности, в характере, во всей его
натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило
их; он знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним.