Page 310 - Рассказы. Повести. Пьесы

Смирнин, молодой человек, квартировавший у нее во флигеле. Он рассказывал ей
что-нибудь или играл с нею в карты, и это ее развлекало. Особенно интересны были
рассказы из его собственной семейной жизни; он был женат и имел сына, но с женой
разошелся, так как она ему изменила, и теперь он ее ненавидел и высылал ей ежемесячно по
сорока рублей на содержание сына. И, слушая об этом, Оленька вздыхала и покачивала
головой, и ей было жаль его.
— Ну, спаси вас господи, — говорила она, прощаясь с ним и провожая его со свечой до
лестницы. — Спасибо, что поскучали со мной, дай бог вам здоровья, царица небесная…
И всё она выражалась так степенно, так рассудительно, подражая мужу; ветеринар уже
скрывался внизу за дверью, а она окликала его и говорила:
— Знаете, Владимир Платоныч, вы бы помирились с вашей женой. Простили бы ее
хоть ради сына!.. Мальчишечка-то небось всё понимает.
А когда возвращался Пустовалов, она рассказывала ему вполголоса про ветеринара и
его несчастную семейную жизнь, и оба вздыхали и покачивали головами и говорили о
мальчике, который, вероятно, скучает по отце, потом, по какому-то странному течению
мыслей, оба становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы бог
послал им детей.
И так прожили Пустоваловы тихо и смирно, в любви и полном согласии шесть лет. Но
вот как-то зимой Василий Андреич в складе, напившись горячего чаю, вышел без шапки
отпускать лес, простудился и занемог. Его лечили лучшие доктора, но болезнь взяла свое, и
он умер, проболев четыре месяца. И Оленька опять овдовела.
— На кого же ты меня покинул, голубчик мой? — рыдала она, похоронив мужа. — Как
же я теперь буду жить без тебя, горькая я и несчастная? Люди добрые, пожалейте меня,
сироту круглую…
Она ходила в черном платье с плерезами и уже отказалась навсегда от шляпки и
перчаток, выходила из дому редко, только в церковь или на могилку мужа, и жила дома, как
монашенка. И только когда прошло шесть месяцев, она сняла плерезы и стала открывать на
окнах ставни. Иногда уже видели по утрам, как она ходила за провизией на базар со своей
кухаркой, но о том, как она жила у себя теперь и что делалось у нее в доме, можно было
только догадываться. По тому, например, догадывались, что видели, как она в своем садике
пила чай с ветеринаром, а он читал ей вслух газету, и еще по тому, что, встретясь на почте с
одной знакомой дамой, она сказала:
— У нас в городе нет правильного ветеринарного надзора и от этого много болезней.
То и дело слышишь, люди заболевают от молока и заражаются от лошадей и коров. О
здоровье домашних животных в сущности надо заботиться так же, как о здоровье людей.
Она повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всем такого же мнения, как он.
Было ясно, что она не могла прожить без привязанности и одного года и нашла свое новое
счастье у себя во флигеле. Другую бы осудили за это, но об Оленьке никто не мог подумать
дурно, и всё было так понятно в ее жизни. Она и ветеринар никому не говорили о перемене,
какая произошла в их отношениях, и старались скрыть, но это им не удавалось, потому что у
Оленьки не могло быть тайн. Когда к нему приходили гости, его сослуживцы по полку, то
она, наливая им чай или подавая ужинать, начинала говорить о чуме на рогатом скоте, о
жемчужной болезни, о городских бойнях, а он страшно конфузился и, когда уходили гости,
хватал ее за руку и шипел сердито:
— Я ведь просил тебя не говорить о том, чего ты не понимаешь! Когда мы, ветеринары,
говорим между собой, то, пожалуйста, по вмешивайся. Это, наконец, скучно!
А она смотрела на него с изумлением и с тревогой и спрашивала:
— Володичка, о чем же мне говорить?!
И она со слезами на глазах обнимала его, умоляла не сердиться, и оба были счастливы.
Но, однако, это счастье продолжалось недолго. Ветеринар уехал вместе с полком, уехал
навсегда, так как полк перевели куда-то очень далеко, чуть ли не в Сибирь. И Оленька
осталась одна.