Page 309 - Рассказы. Повести. Пьесы

Три месяца спустя как-то Оленька возвращалась от обедни, печальная, в глубоком
трауре. Случилось, что с нею шел рядом тоже возвращавшийся из церкви один из ее соседей
Василий Андреич Пустовалов, управляющий лесным складом купца Бабакаева. Он был в
соломенной шляпе и в белом жилете с золотой цепочкой и походил больше на помещика,
чем на торговца.
— Всякая вещь имеет свой порядок, Ольга Семеновна, — говорил он степенно, с
сочувствием в голосе, — и если кто из наших ближних умирает, то, значит, так богу угодно,
и в этом случае мы должны себя помнить и переносить с покорностью.
Доведя Оленьку до калитки, он простился и пошел далее. После этого весь день
слышался ей его степенный голос, и едва она закрывала глаза, как мерещилась его темная
борода. Он ей очень понравился. И, по-видимому, она тоже произвела на него впечатление,
потому что немного погодя к ней пришла пить кофе одна пожилая дама, мало ей знакомая,
которая как только села за стол, то немедля заговорила о Пустовалове, о том, что он
хороший, солидный человек и что за него с удовольствием пойдет всякая невеста. Через три
дня пришел с визитом и сам Пустовалов; он сидел недолго, минут десять, и говорил мало, но
Оленька его полюбила, так полюбила, что всю ночь не спала и горела, как в лихорадке, а
утром послала за пожилой дамой. Скоро ее просватали, потом была свадьба.
Пустовалов и Оленька, поженившись, жили хорошо. Обыкновенно он сидел в лесном
складе до обеда, потом уходил по делам, и его сменяла Оленька, которая сидела в конторе до
вечера и писала там счета и отпускала товар.
— Теперь лес с каждым годом дорожает на двадцать процентов, — говорила она
покупателям и знакомым. — Помилуйте, прежде мы торговали местным лесом, теперь же
Васичка должен каждый год ездить за лесом в Могилевскую губернию. А какой тариф! —
говорила она, в ужасе закрывая обе щеки руками. — Какой тариф!
Ей казалось, что она торгует лесом уже давно-давно, что в жизни самое важное и
нужное это лес, и что-то родное, трогательное слышалось ей в словах: балка, кругляк, тес,
шелёвка, безымянка, решетник, лафет, горбыль… По ночам, когда она спала, ей снились
целые горы досок и теса, длинные, бесконечные вереницы подвод, везущих лес куда-то
далеко за город; снилось ей, как целый полк двенадцатиаршинных, пятивершковых бревен
стоймя шел войной на лесной склад, как бревна, балки и горбыли стукались, издавая гулкий
звук сухого дерева, всё падало и опять вставало, громоздясь друг на друга; Оленька
вскрикивала во сне, и Пустовалов говорил ей нежно:
— Оленька, что с тобой, милая? Перекрестись!
Какие мысли были у мужа, такие и у нее. Если он думал, что в комнате жарко или что
дела теперь стали тихие, то так думала и она. Муж ее не любил никаких развлечений и в
праздники сидел дома, и она тоже.
— И всё вы дома или в конторе, — говорили знакомые. — Вы бы сходили в театр,
душечка, или в цирк.
— Нам с Васичкой некогда по театрам ходить, — отвечала она степенно. — Мы люди
труда, нам не до пустяков. В театрах этих что хорошего?
По субботам Пустовалов и она ходили ко всенощной, в праздники к ранней обедне и,
возвращаясь из церкви, шли рядышком, с умиленными лицами, от обоих хорошо пахло, и ее
шелковое платье приятно шумело; а дома пили чай со сдобным хлебом и с разными
вареньями, потом кушали пирог. Каждый день в полдень во дворе и за воротами на улице
вкусно пахло борщом и жареной бараниной или уткой, а в постные дни — рыбой, и мимо
ворот нельзя было пройти без того, чтобы не захотелось есть. В конторе всегда кипел
самовар, и покупателей угощали чаем с бубликами. Раз в неделю супруги ходили в баню и
возвращались оттуда рядышком, оба красные.
— Ничего, живем хорошо, — говорила Оленька знакомым, — слава богу. Дай бог
всякому жить, как мы с Васичкой.
Когда Пустовалов уезжал в Могилевскую губернию за лесом, она сильно скучала и по
ночам не спала, плакала. Иногда по вечерам приходил к ней полковой ветеринарный врач