Page 37 - Рассказы. Повести. Пьесы

Подгони-ка!
Извозчик опять вытягивает шею, приподнимается и с тяжелой грацией взмахивает
кнутом. Несколько раз потом оглядывается он на седока, но тот закрыл глаза и,
по-видимому, не расположен слушать. Высадив его на Выборгской, он останавливается у
трактира, сгибается на козлах и опять не шевельнется… Мокрый снег опять красит набело
его и лошаденку. Проходит час, другой…
По тротуару, громко стуча калошами и перебраниваясь, проходят трое молодых людей:
двое из них высоки и тонки, третий мал и горбат.
— Извозчик, к Полицейскому мосту! — кричит дребезжащим голосом горбач. —
Троих… двугривенный!
Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены…
Что рубль, что пятак — для него теперь всё равно, были бы только седоки… Молодые люди,
толкаясь и сквернословя, подходят к саням и все трое сразу лезут на сиденье. Начинается
решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему стоять? После долгой перебранки,
капризничанья и попреков приходят к решению, что стоять должен горбач, как самый
маленький.
— Ну, погоняй! — дребезжит горбач, устанавливаясь и дыша в затылок Ионы. — Лупи!
Да и шапка же у тебя, братец! Хуже во всем Петербурге не найти…
— Гы-ы… гы-ы… — хохочет Иона. — Какая есть…
— Ну ты, какая есть, погоняй! Этак ты всю дорогу будешь ехать? Да? А по шее?..
— Голова трещит… — говорит один из длинных. — Вчера у Дукмасовых мы вдвоем с
Васькой четыре бутылки коньяку выпили.
— Не понимаю, зачем врать! — сердится другой длинный. — Врет, как скотина.
— Накажи меня бог, правда…
— Это такая же правда, как то, что вошь кашляет.
— Гы-ы! — ухмыляется Иона. — Ве-еселые господа!
— Тьфу, чтоб тебя черти!.. — возмущается горбач. — Поедешь ты, старая холера, или
нет? Разве так ездят? Хлобысни-ка ее кнутом! Но, чёрт! Но! Хорошенько ее!
Иона чувствует за своей спиной вертящееся тело и голосовую дрожь горбача. Он
слышит обращенную к нему ругань, видит людей, и чувство одиночества начинает
мало-помалу отлегать от груди. Горбач бранится до тех пор, пока не давится вычурным,
шестиэтажным ругательством и не разражается кашлем. Длинные начинают говорить о
какой-то Надежде Петровне. Иона оглядывается на них. Дождавшись короткой паузы, он
оглядывается еще раз и бормочет:
— А у меня на этой неделе… тово… сын помер!
— Все помрем… — вздыхает горбач, вытирая после кашля губы. — Ну, погоняй,
погоняй! Господа, я решительно не могу дальше так ехать! Когда он нас довезет?
— А ты его легонечко подбодри… в шею!
— Старая холера, слышишь? Ведь шею накостыляю!.. С вашим братом церемониться,
так пешком ходить!.. Ты слышишь, Змей Горыныч? Или тебе плевать на наши слова?
И Иона больше слышит, чем чувствует, звуки подзатыльника.
— Гы-ы… — смеется он. — Веселые господа… дай бог здоровья!
— Извозчик, ты женат? — спрашивает длинный.
— Я-то? Гы-ы… ве-еселые господа! Таперя у меля одна жена — сырая земля…
Хи-хо-хо… Могила, то есть!.. Сын-то вот помер, а я жив… Чудное дело, смерть дверью
обозналась… Заместо того, чтоб ко мне идтить, она к сыну…
И Иона оборачивается, чтобы рассказать, как умер его сын, но тут горбач легко
вздыхает и заявляет, что, слава богу, они, наконец, приехали. Получив двугривенный, Иона
долго глядит вслед гулякам, исчезающим в темном подъезде. Опять он одинок, и опять
наступает для него тишина… Утихшая ненадолго тоска появляется вновь и распирает грудь
еще с большей силой. Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по
обе стороны улицы: не найдется ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы