Page 47 - Рассказы. Повести. Пьесы

диспут, его попадья, пышки со сметаной и всё такое, что не могло сниться Кузьмичову.
В то время, как Егорушка смотрел на сонные лица, неожиданно послышалось тихое
пение. Где-то не близко пела женщина, а где именно и в какой стороне, трудно было понять.
Песня тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач и едва уловимая слухом, слышалась то
справа, то слева, то сверху, то из-под земли, точно над степью носился невидимый дух и пел.
Егорушка оглядывался и не понимал, откуда эта странная песня; потом же, когда он
прислушался, ему стало казаться, что это пела трава; в своей песне она, полумертвая, уже
погибшая, без слов, но жалобно и искренно убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата,
что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она еще
молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха; вины не было, но она все-таки
просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя…
Егорушка послушал немного и ему стало казаться, что от заунывной, тягучей песни
воздух сделался душнее, жарче и неподвижнее… Чтобы заглушить песню, он, напевая и
стараясь стучать ногами, побежал к осоке. Отсюда он поглядел во все стороны и нашел того,
кто пел. Около крайней избы поселка стояла баба в короткой исподнице, длинноногая и
голенастая, как цапля, и что-то просеивала; из-под ее решета вниз по бугру лениво шла белая
пыль. Теперь было очевидно, что пела она. На сажень от нее неподвижно стоял маленький
мальчик в одной сорочке и без шапки. Точно очарованный песнею, он не шевелился и глядел
куда-то вниз, вероятно, на кумачовую рубаху Егорушки.
Песня стихла. Егорушка поплелся к бричке и опять, от нечего делать, занялся струйкой
воды.
И опять послышалась тягучая песня. Пела всё та же голенастая баба за бугром в
поселке. К Егорушке вдруг вернулась его скука. Он оставил трубочку и поднял глаза вверх.
То, что увидел он, было так неожиданно, что он немножко испугался. Над его головой на
одном из больших неуклюжих камней стоял маленький мальчик в одной рубахе, пухлый, с
большим, оттопыренным животом и на тоненьких ножках, тот самый, который раньше стоял
около бабы. С тупым удивлением и не без страха, точно видя перед собой выходцев с того
света, он, не мигая и разинув рот, оглядывал кумачовую рубаху Егорушки и бричку.
Красный цвет рубахи манил и ласкал его, а бричка и спавшие под ней люди возбуждали его
любопытство; быть может, он и сам не заметил, как приятный красный цвет и любопытство
притянули его из поселка вниз, и, вероятно, теперь удивлялся своей смелости. Егорушка
долго оглядывал его, а он Егорушку. Оба молчали и чувствовали некоторую неловкость.
После долгого молчания Егорушка спросил:
— Тебя как звать?
Щеки незнакомца еще больше распухли; он прижался спиной к камню, выпучил глаза,
пошевелил губами и ответил сиплым басом:
— Тит.
Больше мальчики не сказали друг другу ни слова. Помолчав еще немного и не отрывая
глаз от Егорушки, таинственный Тит задрал вверх одну ногу, нащупал пяткой точку опоры и
взобрался на камень; отсюда он, пятясь назад и глядя в упор на Егорушку, точно боясь,
чтобы тот не ударил его сзади, поднялся на следующий камень и так поднимался до тех пор,
пока совсем не исчез за верхушкой бугра.
Проводив его глазами, Егорушка обнял колени руками и склонил голову… Горячие
лучи жгли ему затылок, шею и спину. Заунывная песня то замирала, то опять проносилась в
стоячем, душном воздухе, ручей монотонно журчал, лошади жевали, а время тянулось
бесконечно, точно и оно застыло и остановилось. Казалось, что с утра прошло уже сто лет…
Не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как холмы,
окаменели бы и остались навеки на одном месте?
Егорушка поднял голову и посоловевшими глазами поглядел вперед себя; лиловая
даль, бывшая до сих пор неподвижною, закачалась и вместе с небом понеслась куда-то еще
дальше… Она потянула за собою бурую траву, осоку, и Егорушка понесся с необычайною
быстротою за убегавшею далью. Какая-то сила бесшумно влекла его куда-то, а за ним