Page 49 - Рассказы. Повести. Пьесы

готовы, а вы ей-богу…
— Сейчас, сейчас… — забормотал о. Христофор. — Кафизмы почитать надо… Не
читал еще нынче.
— Можно и после с кафизмами.
— Иван Иваныч, на каждый день у меня положение… Нельзя.
— Бог не взыскал бы.
Целую четверть часа о. Христофор стоял неподвижно лицом к востоку и шевелил
губами, а Кузьмичов почти с ненавистью глядел на него и нетерпеливо пожимал плечами.
Особенно его сердило, когда о. Христофор после каждой «славы» втягивал в себя воздух,
быстро крестился и намеренно громко, чтоб другие крестились, говорил трижды:
— Аллилуя, аллилуя, аллилуя, слава тебе, боже!
Наконец он улыбнулся, поглядел вверх на небо и, кладя псалтирь в карман, сказал:
8
— Fini!
Через минуту бричка тронулась в путь. Точно она ехала назад, а не дальше, путники
видели то же самое, что и до полудня. Холмы всё еще тонули в лиловой дали, и не было
видно их конца; мелькал бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и всё те же грачи
да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью. Воздух всё больше
застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании… Ни ветра, ни бодрого,
свежего звука, ни облачка.
Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, степь, холмы и воздух не
выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись, попытались сбросить с себя иго.
Из-за холмов неожиданно показалось пепельно-седое кудрявое облако. Оно переглянулось
со степью — я, мол, готово — и нахмурилось. Вдруг в стоячем воздухе что-то порвалось,
сильно рванул ветер и с шумом, со свистом закружился по степи. Тотчас же трава и
прошлогодний бурьян подняли ропот, на дороге спирально закружилась пыль, побежала по
степи и, увлекая за собой солому, стрекоз и перья, черным вертящимся столбом поднялась к
небу и затуманила солнце. По степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая, побежали
перекати-поле, а одно из них попало в вихрь, завертелось, как птица, полетело к небу и,
обратившись там в черную точку, исчезло из виду. За ним понеслось другое, потом третье, и
Егорушка видел, как два перекати-поле столкнулись в голубой вышине и вцепились друг в
друга, как на поединке.
У самой дороги вспорхнул стрепет. Мелькая крыльями и хвостом, он, залитый солнцем,
походил на рыболовную блесну или на прудового мотылька, у которого, когда он мелькает
над водой, крылья сливаются с усиками и кажется, что усики растут у него и спереди, и
сзади, и с боков… Дрожа в воздухе, как насекомое, играя своей пестротой, стрепет поднялся
высоко вверх по прямой линии, потом, вероятно испуганный облаком пыли, понесся в
сторону и долго еще было видно его мелькание…
А вот, встревоженный вихрем и не понимая, в чем дело, из травы вылетел коростель.
Он летел за ветром, а не против, как все птицы; от этого его перья взъерошились, весь он
раздулся до величины курицы и имел очень сердитый, внушительный вид. Одни только
грачи, состарившиеся в степи и привыкшие к степным переполохам, покойно носились над
травой или же равнодушно, ни на что не обращая внимания, долбили своими толстыми
клювами черствую землю.
За холмами глухо прогремел гром; подуло свежестью. Дениска весело свистнул и
стегнул по лошадям. О. Христофор и Кузьмичов, придерживая свои шляпы, устремили глаза
на холмы… Хорошо, если бы брызнул дождь!
Еще бы, кажется, небольшое усилие, одна потуга, и степь взяла бы верх. Но невидимая
гнетущая сила мало-помалу сковала ветер и воздух, уложила пыль, и опять, как будто ничего
не было, наступила тишина. Облако спряталось, загорелые холмы нахмурились, воздух

8 Кончил! (лат.).