Page 476 - Рассказы. Повести. Пьесы

упрямство и не каприз, а страх, чтобы через помарки мой рассказ не получил той окраски,
какой я всегда боялся», — это он пишет Плещееву 4 октября и в тот же день вдогонку
посылает еще одно письмо, в котором поясняет суть рассказа и одновременно выявляет свою
общественную позицию: «Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не
индифферентист… Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах… Фарисейство, тупоумие и
произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в
литературе, среди молодежи… Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святое святых
— это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая
свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались».
6 октября Плещеев пишет Чехову подробный отзыв о рассказе. Засвидетельствовав
«знание жизни и большую наблюдательность», он в то же время замечает, что не увидел в
«Именинах» «направления»: «В принципиальном отношении тут нет ничего ни против
либерализма, ни против консерватизма…» Плещееву не понравилось также насмешливое
изображение «человека 60-х годов» и «украинофила», он обратил внимание на
психологическую неубедительность образа Петра Дмитриевича в сцене с доктором
(впоследствии снятой), нашел скучноватой середину рассказа, отметил явные подражания
Толстому: «разговор Ольги Мих. с бабами о родах и та подробность, что затылок мужа вдруг
бросился ей в глаза, — отзывается подражанием «Анне Карениной», где Долли также
разговаривает в подобном положении с бабами и где Анна вдруг замечает уродливые уши у
мужа» (6 октября — «Слово», с. 256–258).
Отстаивая свою позицию, Чехов спрашивал Плещеева 9 октября: «Неужели и в
последнем рассказе не видно «направления»? Вы как-то говорили мне, что в моих рассказах
отсутствует протестующий элемент, что в них нет симпатий и антипатий… Но разве в
рассказе от начала до конца я не протестую против лжи? Разве ото не направление?»
Подтвердил он и свои симпатии к Ольге Михайловне, «либеральной и бывшей на курсах», к
земству, к суду присяжных. Объяснил и отношение к «украинофилу»: тем, что «имел в виду
тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки,
которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в
голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль,
для чего и нацепляют на свои лбы ярлыки». И — к «человеку 60-х годов», этой «полинявшей
недеятельной бездарности, узурпирующей 60-е годы»: «Шестидесятые годы — это святое
время, и позволять глупым сусликам узурпировать его — значит опошлять его».
(Впоследствии подробные характеристики «украинофила» и «человека 60-х годов» при
большой переработке были сняты, очевидно, как затруднявшие развитие действия.)
Относительно подражания Толстому Чехов согласился с Плещеевым: «Вы правы, что
разговор с беременной бабой смахивает на нечто толстовское. Я припоминаю. Но разговор
этот не имеет значения; я вставил его клином только для того, чтобы у меня выкидыш не
вышел ex abrupto 71 . Я врач и посему, чтобы не осрамиться, должен мотивировать в рассказах
медицинские случаи. И насчет затылка Вы правы. Я это чувствовал, когда писал, но
отказаться от затылка, который я наблюдал, не хватило мужества: жалко было».

Скучная история

В конце 80-х г. Чехов много размышляет о том, «что осмысленная жизнь без
определенного мировоззрения — не жизнь, а тягота, ужас» (А. С. Суворину, 28 ноября
1888 г.). Свои раздумья о социальном неустройстве и нравственном бессилии русского
общества писатель щедро уступает герою повести — профессору Николаю Степановичу
(что, безусловно, не дает права и повода ставить знак равенства между ними). Письма Чехова
1888–1889 гг. выявляют большое число даже текстуальных совпадений в мыслях автора и

71 внезапно (лат.).