Page 68 - Рассказы. Повести. Пьесы

— И мужицкая пойдет во здравие, была бы охота.
Егорушке дали ложку. Он стал есть, но не садясь, а стоя у самого котла и глядя в него,
как в яму. От каши пахло рыбной сыростью, то и дело среди пшена попадалась рыбья чешуя;
раков нельзя было зацепить ложкой, и обедавшие доставали их из котла прямо руками;
особенно не стеснялся в этом отношении Вася, который мочил в каше не только руки, но и
рукава. Но каша все-таки показалась Егорушке очень вкусной и напоминала ему раковый
суп, который дома в постные дни варила его мамаша. Пантелей сидел в стороне и жевал
хлеб.
— Дед, а ты чего не ешь? — спросил его Емельян.
— Не ем я раков… Ну их! — сказал старик и брезгливо отвернулся.
Пока ели, шел общий разговор. Из этого разговора Егорушка понял, что у всех его
новых знакомых, несмотря на разницу лет и характеров, было одно общее, делавшее их
похожими друг на друга: все они были люди с прекрасным прошлым и с очень нехорошим
настоящим; о своем прошлом они, все до одного, говорили с восторгом, к настоящему же
относились почти с презрением. Русский человек любит вспоминать, но не любит жить;
Егорушка еще не знал этого, и, прежде чем каша была съедена, он уж глубоко верил, что
вокруг котла сидят люди, оскорбленные и обиженные судьбой. Пантелей рассказывал, что в
былое время, когда еще не было железных дорог, он ходил с обозами в Москву и в Нижний,
зарабатывал так много, что некуда было девать денег. А какие в то время были купцы, какая
рыба, как всё было дешево! Теперь же дороги стали короче, купцы скупее, народ беднее,
хлеб дороже, всё измельчало и сузилось до крайности. Емельян говорил, что прежде он
служил в Луганском заводе в певчих, имел замечательный голос и отлично читал ноты,
теперь же он обратился в мужика и кормится милостями брата, который посылает его со
своими лошадями и берет себе за это половину заработка. Вася когда-то служил на
спичечной фабрике; Кирюха жил в кучерах у хороших людей и на весь округ считался
лучшим троечником. Дымов, сын зажиточного мужика, жил в свое удовольствие, гулял и не
знал горя, но едва ему минуло двадцать лет, как строгий, крутой отец, желая приучить его к
делу и боясь, чтобы он дома не избаловался, стал посылать его в извоз как
бобыля-работника. Один Степка молчал, но и по его безусому лицу видно было, что прежде
жилось ему гораздо лучше, чем теперь.
Вспомнив об отце, Дымов перестал есть и нахмурился. Он исподлобья оглядел
товарищей и остановил свой взгляд на Егорушке.
— Ты, нехристь, сними шапку! — сказал он грубо. — Нешто можно в шапке есть? А
еще тоже барин!
Егорушка снял шляпу и не сказал ни слова, но уж не понимал вкуса каши и не слышал,
как вступились за него Пантелей и Вася. В его груди тяжело заворочалась злоба против
озорника, и он порешил во что бы то ни стало сделать ему какое-нибудь зло.
После обеда все поплелись к возам и повалились в тень.
— Дед, скоро мы поедем? — спросил Егорушка у Пантелея.
— Когда бог даст, тогда и поедем… Сейчас не поедешь, жарко… Ох, господи твоя
воля, владычица… Ложись, парнишка!
Скоро из-под возов послышался храп. Егорушка хотел было опять пойти в деревню, но
подумал, позевал и лег рядом со стариком.

VI

Обоз весь день простоял у реки и тронулся с места, когда садилось солнце.
Опять Егорушка лежал на тюке, воз тихо скрипел и покачивался, внизу шел Пантелей,
притопывал ногами, хлопал себя по бедрам и бормотал; в воздухе по-вчерашнему стрекотала
степная музыка.
Егорушка лежал на спине и, заложив руки под голову, глядел вверх на небо. Он видел,
как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала; ангелы-хранители, застилая горизонт