Page 63 - Рассказы. Повести. Пьесы

Дымов. Он пил со смехом, часто отрываясь от ведра и рассказывая Кирюхе о чем-то
смешном, потом поперхнулся и громко, на всю степь, произнес штук пять нехороших слов.
Егорушка не понимал значения подобных слов, но что они были дурные, ему было хорошо
известно. Он знал об отвращении, которое молчаливо питали к ним его родные и знакомые,
сам, не зная почему, разделял это чувство и привык думать, что одни только пьяные да
буйные пользуются привилегией произносить громко эти слова. Он вспомнил убийство ужа,
прислушался к смеху Дымова и почувствовал к этому человеку что-то вроде ненависти. И
как нарочно, Дымов в это время увидел Егорушку, который слез с воза и шел к колодцу; он
громко засмеялся и крикнул:
— Братцы, старик ночью мальчишку родил!
Кирюха закашлялся от басового смеха. Засмеялся и еще кто-то, а Егорушка покраснел и
окончательно решил, что Дымов очень злой человек.
Русый, с кудрявой головой, без шапки и с расстегнутой на груди рубахой, Дымов
казался красивым и необыкновенно сильным; в каждом его движении виден был озорник и
силач, знающий себе цену. Он поводил плечами, подбоченивался, говорил и смеялся громче
всех и имел такой вид, как будто собирался поднять одной рукой что-то очень тяжелое и
удивить этим весь мир. Его шальной насмешливый взгляд скользил по дороге, по обозу и по
небу, ни на чем не останавливался и, казалось, искал, кого бы еще убить от нечего делать и
над чем бы посмеяться. По-видимому, он никого не боялся, ничем не стеснял себя и,
вероятно, совсем не интересовался мнением Егорушки… А Егорушка уж всей душой
ненавидел его русую голову, чистое лицо и силу, с отвращением и страхом слушал его смех
и придумывал, какое бы бранное слово сказать ему в отместку. Пантелей тоже подошел к
ведру. Он вынул из кармана зеленый лампадный стаканчик, вытер его тряпочкой, зачерпнул
им из ведра и выпил, потом еще раз зачерпнул, завернул стаканчик в тряпочку и положил его
обратно в карман.
— Дед, зачем ты пьешь из лампадки? — удивился Егорушка.
— Кто пьет из ведра, а кто из лампадки, — ответил уклончиво старик. — Каждый
по-своему… Ты из ведра пьешь, ну и пей на здоровье…
— Голубушка моя, матушка-красавица, — заговорил вдруг Вася ласковым, плачущим
голосом. — Голубушка моя!
Глаза его были устремлены вдаль, они замаслились, улыбались, и лицо приняло такое
же выражение, какое у него было ранее, когда он глядел на Егорушку.
— Кому это ты? — спросил Кирюха.
— Лисичка-матушка… легла на спину и играет, словно собачка…
Все стали смотреть вдаль и искать глазами лисицу, но ничего не нашли. Один только
Вася видел что-то своими мутными серыми глазками и восхищался. Зрение у него, как потом
убедился Егорушка, было поразительно острое. Он видел так хорошо, что бурая пустынная
степь была для него всегда полна жизни и содержания. Стоило ему только вглядеться в даль,
чтобы увидеть лисицу, зайца, дрохву или другое какое-нибудь животное, держащее себя
подальше от людей. Немудрено увидеть убегающего зайца или летящую дрохву — это видел
всякий, проезжавший степью, — но не всякому доступно видеть диких животных в их
домашней жизни, когда они не бегут, не прячутся и не глядят встревоженно по сторонам. А
Вася видел играющих лисиц, зайцев, умывающихся лапками, дрохв, расправляющих крылья,
стрепетов, выбивающих свои «точки». Благодаря такой остроте зрения, кроме мира, который
видели все, у Васи был еще другой мир, свой собственный, никому не доступный и,
вероятно, очень хороший, потому что, когда он глядел и восхищался, трудно было не
завидовать ему.
Когда обоз тронулся дальше, в церкви зазвонили к обедне.

V

Обоз расположился в стороне от деревни на берегу реки. Солнце жгло по-вчерашнему,