Page 64 - Рассказы. Повести. Пьесы

воздух был неподвижен и уныл. На берегу стояло несколько верб, но тень от них падала не
на землю, а на воду, где пропадала даром, в тени же под возами было душно и скучно. Вода,
голубая оттого, что в ней отражалось небо, страстно манила к себе.
Подводчик Степка, на которого только теперь обратил внимание Егорушка,
восемнадцатилетний мальчик-хохол, в длинной рубахе, без пояса и в широких шароварах
навыпуск, болтавшихся при ходьбе как флаги, быстро разделся, сбежал вниз по крутому
бережку и бултыхнулся в воду. Он раза три нырнул, потом поплыл на спине и закрыл от
удовольствия глаза. Лицо его улыбалось и морщилось, как будто ему было щекотно, больно
и смешно.
В жаркий день, когда некуда деваться от зноя и духоты, плеск воды и громкое дыхание
купающегося человека действуют на слух, как хорошая музыка. Дымов и Кирюха, глядя на
Степку, быстро разделись и, один за другим, с громким смехом и предвкушая наслаждение,
попадали в воду. И тихая, скромная речка огласилась фырканьем, плеском и криком. Кирюха
кашлял, смеялся и кричал так, как будто его хотели утопить, а Дымов гонялся за ним и
старался схватить его за ногу.
— Ге-ге-ге! — кричал он. — Лови, держи его!
Кирюха хохотал и наслаждался, но выражение лица у него было такое же, как и на
суше: глупое, ошеломленное, как будто кто незаметно подкрался к нему сзади и хватил его
обухом по голове. Егорушка тоже разделся, но не спускался вниз по бережку, а разбежался и
полетел с полуторасаженной вышины. Описав в воздухе дугу, он упал в воду, глубоко
погрузился, но дна не достал; какая-то сила, холодная и приятная на ощупь, подхватила его и
понесла обратно наверх. Он вынырнул и, фыркая, пуская пузыри, открыл глаза; но на реке
как раз возле его лица отражалось солнце. Сначала ослепительные искры, потом радуги и
темные пятна заходили в его глазах; он поспешил опять нырнуть, открыл в воде глаза и
увидел что-то мутно-зеленое, похожее на небо в лунную ночь. Опять та же сила, не давая
ему коснуться дна и побыть в прохладе, понесла его наверх, он вынырнул и вздохнул так
глубоко, что стало просторно и свежо не только в груди, но даже в животе. Потом, чтобы
взять от воды всё, что только можно взять, он позволял себе всякую роскошь: лежал на спине
и нежился, брызгался, кувыркался, плавал и на животе, и боком, и на спине, и встоячую —
как хотел, пока не утомился. Другой берег густо порос камышом, золотился на солнце, и
камышовые цветы красивыми кистями наклонились к воде. На одном месте камыш
вздрагивал, кланялся своими цветами и издавал треск — то Степка и Кирюха «драли» раков.
— Рак! Гляди, братцы: рак! — закричал торжествующе Кирюха и показал
действительно рака.
Егорушка поплыл к камышу, нырнул и стал шарить около камышовых кореньев,
копаясь в жидком, осклизлом иле, он нащупал что-то острое и противное, может быть, и в
самом деле рака, но в это время кто-то схватил его за ногу и потащил наверх. Захлебываясь и
кашляя, Егорушка открыл глаза и увидел перед собой мокрое смеющееся лицо озорника
Дымова. Озорник тяжело дышал и, судя по глазам, хотел продолжать шалить. Он крепко
держал Егорушку за ногу и уж поднял Другую руку, чтобы схватить его за шею, но
Егорушка с отвращением и со страхом, точно брезгуя и боясь, что силач его утопит,
рванулся от него и проговорил:
— Дурак! Я тебе в морду дам!
Чувствуя, что этого недостаточно для выражения ненависти, он подумал и прибавил:
— Мерзавец! Сукин сын!
А Дымов, как ни в чем не бывало, уже не замечал Егорушки, а плыл к Кирюхе и
кричал:
— Ге-ге-гей! Давайте рыбу ловить! Ребята, рыбу ловить!
— А что ж? — согласился Кирюха. — Должно, тут много рыбы…
— Степка, побеги на деревню, попроси у мужиков бредня!
— Не дадут!
— Дадут! Ты попроси! Скажи, чтоб они заместо Христа ради, потому мы всё равно —