Page 72 - Детство

открытой укладкой, разбирает в ней бумаги, а на стуле лежат его любимые святцы -
двенадцать листов толстой серой бумаги, разделённых на квадраты по числу дней в месяце, и
в каждом квадрате фигурки всех святых дня. Дед очень дорожил этими святцами, позволяя
мне смотреть их только в тех редких случаях, когда был почему-либо особенно доволен мною,
а я всегда разглядывал эти тесно составленные серые маленькие и милые фигурки с каким-то
особенным чувством. Я знал жития некоторых из них - Кирика и Улиты, Варвары
Великомученицы, Пантелеймона и ещё многих, мне особенно нравилось грустное житие
Алексея божия человека и прекрасные стихи о нём: их часто и трогательно читала мне
бабушка. Смотришь, бывало, на сотни этих людей и тихо утешаешься тем, что всегда были
мученики.
Но теперь я решил изрезать эти святцы, и, когда дед отошёл к окошку, читая синюю, с
орлами, бумагу, я схватил несколько листов, быстро сбежал вниз, стащил ножницы из стола
бабушки и, забравшись на полати, принялся отстригать святым головы. Обезглавил один ряд,
и - стало жалко святцы; тогда я начал резать по линиям, разделявшим квадраты, но не успел
искрошить второй ряд - явился дедушка, встал на приступок и спросил:
- Тебе кто позволил святцы взять?
Увидав квадратики бумаги, рассеянные по доскам, он начал хватать их, подносил к лицу,
бросал, снова хватал, челюсть у него скривилась, борода прыгала, и он так сильно дышал, что
бумажки слетали на пол.
- Что ты сделал? - крикнул он наконец и за ногу дёрнул меня к себе; я перевернулся в
воздухе, бабушка подхватила меня на руки, а дед колотил кулаком её, меня и визжал:
- Убью-у!
Явилась мать, я очутился в углу, около печи, а она, загораживая меня, говорила, ловя и
отталкивая руки деда, летавшие пред её лицом:
- Что за безобразие? Опомнитесь!..
Дед повалился на скамью, под окно, завывая:
- Убили! Все, все против меня, а-а...
- Как вам не стыдно? - глухо звучал голос матери.- Что вы всё притворяетесь?
Дед кричал, бил ногами по скамье, его борода смешно торчала в потолок, а глаза были
крепко закрыты; мне тоже показалось, что ему - стыдно матери, что он - действительно
притворяется, оттого и закрыл глаза.
- Наклею я вам эти куски на коленкор, ещё лучше будет, прочнее,говорила мать,
разглядывая обрезки и листы.- Видите - измято всё, слежалось, рассыпается...
Она говорила с ним, как со мною, когда я, во время уроков, не понимал чего-либо, и
вдруг дедушка встал, деловито оправил рубаху, жилет, отхаркнулся и сказал:
- Сегодня же и наклей! Я тебе сейчас остальные листы принесу...
Пошёл к двери, но у порога обернулся, указывая на меня кривым пальцем:
- А его надо сечь!
- Следует,- согласилась мать, наклонясь ко мне.- Зачем ты сделал это?
- Я - нарочно. Пусть он не бьёт бабушку, а то я ему ещё бороду отстригу...
Бабушка, снимавшая разорванную кофту, укоризненно сказала, покачивая головою:
- Промолчал, как обещано было!
И плюнула на пол:
- Чтоб у тебя язык вспух, не пошевелить бы тебе его, не поворотить!
Мать поглядела на неё, прошлась по кухне, снова подошла ко мне.
- Когда он её бил?
- А ты, Варвара, постыдилась бы, чай, спрашивать об этом, твое ли дело? - сердито
сказала бабушка.
Мать обняла её.
- Эх, мамаша, милая вы моя...
- Вот те и мамаша! Отойди-ка...
Они поглядели друг на друга и замолчали, разошлись: в сенях топал дед.