Page 94 - Детство

меня.
Учитель был жёлтый, лысый, у него постоянно текла кровь из носа, он являлся в класс,
заткнув ноздри ватой, садился за стол, гнусаво спрашивал уроки и вдруг, замолчав на
полуслове, вытаскивал вату из ноздрей, разглядывал её, качая головою. Лицо у него было
плоское, медное, окисшее, в морщинах лежала какая-то прАзелень, особенно уродовали это
лицо совершенно лишние на нём оловянные глаза, так неприятно прилипавшие к моему лицу,
что всегда хотелось вытереть щёки ладонью.
Несколько дней я сидел в первом отделении, на передней парте, почти вплоть к столу
учителя,- это было нестерпимо, казалось, он никого не видит, кроме меня, он гнусил всё
время:
- Песко-ов, перемени рубаху-у! Песко-ов, не вози ногами! Песков, опять у тебя с обуви
луза натекла-а!
Я платил ему за это диким озорством: однажды достал половинку замороженного
арбуза, выдолбил её, и привязал на нитке к блоку двери в полутёмных сенях. Когда дверь
открылась - арбуз взъехал вверх, а когда учитель притворил дверь - арбуз шапкой сел ему
прямо на лысину. Сторож отвёл меня с запиской учителя домой, и я расплатился за эту
шалость своей шкурой.
Другой раз я насыпал в ящик его стола нюхательного табаку; он так расчихался, что
ушёл из класса, прислав вместо себя зятя своего, офицера, который заставил весь класс петь
"Боже царя храни" и "Ах ты, воля, моя воля". Тех, кто пел неверно, он щёлкал линейкой по
головам, как-то особенно звучно н смешно, но не больно.
Законоучитель, красивый и молодой, пышноволосый поп, невзлюбил меня за то, что у
меня не было "Священной истории ветхого и нового завета", и за то, что я передразнивал его
манеру говорить.
Являясь в класс, он первым делом спрашивал меня:
- Пешков, книгу принёс или нет? Да. Книгу?
Я отвечал:
- Нет. Не принёс. Да.
- Что - да?
- Нет.
- Ну, и - ступай домой! Да. Домой. Ибо тебя учить я не намерен. Да. Не намерен.
Это меня не очень огорчало, я уходил и до конца уроков шатался по грязным улицам
слободы присматриваясь к её шумной жизни.
У попа было благообразное Христово лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки,
тоже какие-то ласковые ко всему, что попадало в них. Каждую вещь - книгу, линейку, ручку
пера - он брал удивительно хорошо, точно вещь была живая, хрупкая, поп очень любил её и
боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он был не так ласков, но
они всё-таки любили его.
Несмотря на то, что я учился сносно, мне скоро было сказано, что меня выгонят из
школы за недостойное поведение. Я приуныл,- это грозило мне всякими неприятностями:
мать, становясь всё более раздражительной, всё чаще поколачивала меня.
Но явилась помощь,- в школу неожиданно приехал епископ Хрисанф*, похожий на
колдуна и, помнится, горбатый.
-------* Автор известного трёхтомного труда - "Религии древнего мира", статьи -
"Египетский метампсихоз", а также публицистической статьи - "О браке и женщине". Эта
статья, в юности прочитанная мною, произвела на меня сильное впечатление. Кажется, я
неверно привёл титул её. Напечатана в каком-то богословском журнале семидесятых годов.
(Прим. М.Горького)
Когда он, маленький, в широкой чёрной одежде и смешном ведёрке на голове, сел за
стол, высвободил руки из рукавов и сказал: "Ну, давайте беседовать, дети мои!" - в классе
сразу стало тепло, весело, повеяло незнакомо приятным.
Вызвав после многих меня к столу, он спросил серьёзно: