Page 99 - Детство

заработаю кусок небойсь!
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и
отправлялся по дворам, по улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд
тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо - тоже, пуд костей по
гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим делом и в будни после школы, продавая
каждую субботу разных товаров копеек на тридцать, на полтинник, а при удаче и больше.
Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня,
опустив глаза:
- Вот и спасибо тебе, голубА душа! Мы с тобой не прокормимся,- мы? Велико дело!
Однажды я подсмотрел, как она, держа на ладони мои пятаки, глядела на них и молча
плакала, одна мутная слеза висела у неё на носу, ноздреватом, как пемза.
Более доходной статьёй, чем ветошничество, было воровство дров и тёса в лесных
складах на берегу Оки или на Песках,- остров, где во время ярмарки торгуют железом из
наскоро сбитых балаганов. После ярмарки балаганы разбирают, а жерди, тёс - складывают в
штабеля, и они лежат там, на Песках, почти вплоть до весеннего половодья. За хорошую
тесину домовладельцы-мещане давали по гривеннику, в день можно было стащить штуки две,
три. Но для удачи необходимы были ненастные дни, когда вьюга или дождь разгоняли
сторожей, заставляя их прятаться.
Подобралась дружная ватага: десятилетний сын нищей мордовки, Санька Вяхирь,
мальчик милый, нежный и всегда спокойно весёлый; безродный Кострома, вихрастый,
костлявый, с огромными чёрными глазами,- он впоследствии, тринадцати лет, удавился в
колонии малолетних преступников, куда попал за кражу пары голубей; татарчонок Хаби,
двенадцатилетний силач, простодушный и добрый; тупоносый Язь, сын кладбищенского
сторожа и могильщика, мальчик лет восьми, молчаливый, как рыба, страдавший "чёрной
немочью", а самым старшим по возрасту был сын портнихи-вдовы Гришка Чурка, человек
рассудительный, справедливый и страстный кулачный боец; всё - люди с одной улицы.
Воровство в слободе не считалось грехом, являясь обычаем и почти единственным
средством к жизни для полуголодных мещан. Полтора месяца ярмарки не могли накормить на
весь год, и очень много почтенных домохозяев "прирабатывали на реке" - ловили дрова и
брёвна, унесённые половодьем, перевозили на дощаниках мелкий груз, но главным образом
занимались воровством с барж и вообще - "мартышничали" на Волге и Оке, хватая всё, что
было плохо положено. По праздникам большие хвастались удачами своими, маленькие
слушали и учились.
Весною, в горячее время перед ярмаркой, по вечерам улицы слободы были обильно
засеяны упившимися мастеровыми, извозчиками и всяким рабочим людом,- слободские
ребятишки всегда ошаривали их карманы, это был промысел узаконенный, им занимались
безбоязненно, на глазах старших.
Воровали инструмент у плотников, гаечные ключи у легковых извозчиков, а у ломовых -
шкворни, железные подоски из тележных осей,- наша компания этими делами не занималась;
Чурка однажды решительно заявил:
- Я воровать не буду, мне мамка не велит.
- А я - боюсь! - сказал Хаби.
У Костромы было чувство брезгливости к воришкам, слово - вор он произносил
особенно сильно и, когда видел, что чужие ребята обирают пьяных,- разгонял их, если же
удавалось поймать мальчика - жестоко бил его. Этот большеглазый, невесёлый мальчик
воображал себя взрослым, он ходил особенной походкой, вперевалку, точно крючник,
старался говорить густым, грубым голосом, весь он был какоё-то тугой, надуманный, старый.
Вяхирь был уверен, что воровство - грех.
Но таскать тёс и жерди с Песков не считалось грехом, никто из нас не боялся этого, и мы
выработали ряд приёмов, очень успешно облегчавших нам это дело. Вечером, когда темнело,
или в ненастный день Вяхирь и Язь отправлялись на Пески через затон по набухшему,
мокрому льду,- они шли открыто, стараясь обратить на себя внимание сторожей, а мы,