Page 44 - Капитанская дочка

они его бивали. Доселе оружие мое было счастливо. Дай срок, то ли еще будет, как пойду на
Москву.
– А ты полагаешь идти на Москву?
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна;
воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при
первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».
– То-то! – сказал я Пугачеву. – Не лучше ли тебе отстать от них самому,
заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
Пугачев горько усмехнулся. «Нет, – отвечал он, – поздно мне каяться. Для меня не
будет помилования. Буду продолжать, как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка
Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».
– А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его
пеплом пушку и выпалили!
– Слушай, – сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку,
которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у
ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все
только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую
кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же.
Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь, спустились и сели. Ворон
стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал
ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой
кровью, а там что бог даст! – Какова калмыцкая сказка?
– Затейлива, – отвечал я ему. – Но жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать
мертвечину.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали,
погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля,
качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути… Вдруг увидел я деревушку
на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, – и через четверть часа въехали мы в
Белогорскую крепость.

Глава XII
Сирота

Как у нашей у яблонки
Ни верхушки нет, ни отросточек;
Как у нашей у княгинюшки
Ни отца нету, ни матери.
Снарядить-то ее некому,
Благословить-то ее некому.
Свадебная песня

Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик
Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет
казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых
выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре
оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» – Я отворотился от него и
ничего не отвечал.
Сердце мое заныло, когда очутились мы в давно знакомой комнате, где на стене висел
еще диплом покойного коменданта, как печальная эпитафия 50 прошедшему времени.

50 Эпитафия – надгробная, надмогильная надпись.