Page 43 - Капитанская дочка

Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла
кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях
встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние
собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно
противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался
и велел мне садиться с ним в кибитку.
Мы уселись. «В Белогорскую крепость!» – сказал Пугачев широкоплечему татарину,
стоя правящему тройкою. Сердце мое сильно забилось. Лошади тронулись, колокольчик
загремел, кибитка полетела…
«Стой! стой!» – раздался голос, слишком мне знакомый, – и я увидел Савельича,
бежавшего нам навстречу. Пугачев велел остановиться. «Батюшка, Петр Андреич! – кричал
дядька. – Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…» – «А, старый хрыч! –
сказал ему Пугачев. – Опять бог дал свидеться. Ну, садись на облучок».
– Спасибо, государь, спасибо, отец родной! – говорил Савельич усаживаясь. – Дай бог
тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду бога
молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж не стану.
Этот заячий тулуп мог, наконец, не на шутку рассердить Пугачева. К счастию,
самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали;
народ на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою на обе стороны.
Через минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге.
Легко можно себе представить, что чувствовал я в эту минуту. Через несколько часов
должен я был увидеться с той, которую почитал уже для меня потерянною. Я воображал себе
минуту нашего соединения… Я думал также и о том человеке, в чьих руках находилась моя
судьба и который по странному стечению обстоятельств таинственно был со мною связан. Я
вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался
быть избавителем моей любезной! Пугачев не знал, что она была дочь капитана Миронова;
озлобленный Швабрин мог открыть ему все; Пугачев мог проведать истину и другим
образом… Тогда что станется с Марьей Ивановной? Холод пробегал по моему телу, и волоса
становились дыбом…
Вдруг Пугачев прервал мои размышления, обратись ко мне с вопросом:
– О чем, ваше благородие, изволил задуматься?
– Как не задуматься, – отвечал я ему. – Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу
тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя.
– Что ж? – спросил Пугачев. – Страшно тебе?
Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду,
но даже и на помощь.
– И ты прав, ей-богу прав! – сказал самозванец. – Ты видел, что мои ребята смотрели на
тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и
повесить; но я не согласился, – прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не
могли его услышать, – помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой
еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья.
Я вспомнил взятие Белогорской крепости; но не почел нужным его оспоривать и не
отвечал ни слова.
– Что говорят обо мне в Оренбурге? – спросил Пугачев, помолчав немного.
– Да говорят, что с тобою сладить трудновато; нечего сказать: дал ты себя знать.
Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие. «Да! – сказал он с веселым
видом. – Я воюю хоть куда. Знают ли у вас в Оренбурге о сражении под Юзеевой? Сорок
енаралов убито, четыре армии взято в полон. Как ты думаешь: прусский король мог ли бы со
мною потягаться?»
Хвастливость разбойника показалась мне забавна.
– Сам как ты думаешь? – сказал я ему, – управился ли бы ты с Фридериком?
– С Федор Федоровичем? А как же нет? С вашими енаралами ведь я же управляюсь; а