Page 119 - Лабиринт

стеной между ними.
Стена становилась выше, шире, и Толик с ужасом ощущал, что он ничего не может
поделать с этой стенкой. Она росла независимо от него, независимо от Темки. Словно отец,
надев шапку-невидимку, торопливо строил эту стену между Артемом и Толиком. Он их свел,
познакомил — ведь они не знали прежде друг друга и никогда не узнали бы, но помог отец
— худом ли, горем, но помог, только ему обязаны мальчишки встречей. А теперь, когда отцу
стало не нужно их знакомство, он, незримый, торопливо строил стену.
Темка глядел огромными, невидящими глазами на пожарище и вдруг сказал:
— Я так и думал…
«Вот и все, — тоскливо подумал Толик. — Сейчас он повернется и уйдет». И они могут
больше не встречаться. Никогда в жизни. Толик уедет с родителями, а Темка останется тут, и
воспоминания их друг о друге будут только больно колоть память. И они постараются
поскорее забыть друг про друга.
Опять взрослые! Опять эти взрослые все решают, хотя их и нет рядом. Нет,
определенно взрослые обладали какой-то магической силой. Они походили на магнит,
который располагает железные опилки только так, как нужно ему, и не иначе. Толик и Темка
располагались отцом так, как это нужно было ему.
«Ах эти взрослые! — отчаянно думал Толик. — Если бы можно без них».
Конечно, это глупости. Никуда тут не денешься — взрослые и ребята, как части
велосипеда. Велосипед — дети, а педали и цепь — взрослые. Они придают всему движение,
и это ведь совсем неплохо, главное, чтоб правильно ехать… Но — правильно ехать! Кто
знает, как правильно ехать? Ребята не знают, а взрослые едут куда хотят…
Темка молчал, обреченно глядя в овраг. Толик тронул его за плечо.
— Да, конечно, — торопливо и невпопад сказал Темка и вдруг криво улыбнулся. — А
ведь мы так и хотели…
Толик нехорошо подумал об отце. Зачем он добивался, чтобы Темка подружился с
ним? Ведь он знал, что так будет, знал! Из закоулков памяти выплыла одна подробность:
мама спрашивает каждый день у Толика: «Как там Темка?» А потом: «Как отец?» И еще —
отец и мама стоят у больницы. Стоят и говорят, будто ничего у них не случилось, будто они
не разошлись, улыбаются друг другу. И эти слова: «Ты наш бог». — «Чей — наш?» —
удивился тогда Толик, не бабкин же, а про себя мама во множественном числе не скажет.
Сейчас ясно, чей это «наш».
Так вот, значит, когда все началось. Они помирились давно, а игра продолжалась. Отец
все добивался Темкиной дружбы. И добился.
— Не горюй! — сказал вдруг Темка наставительно. — Не горюй, а радуйся.
Толик посмотрел на Темку и вдруг увидел, что глаза у него совсем взрослые. Темкины
глаза не обижались, не горевали, а понимали… Понимали!
— Ведь он твой, отец-то, — сказал Темка задумчиво. — И слава богу, что все
кончилось…
Темка помолчал, обдумывая что-то.
— Ты знаешь, — подтвердил он, — это даже хорошо, что все кончилось так, хотя,
честно сказать, я к твоему отцу… — он помолчал, — привык… Но если бы он остался, все
равно ничего не вышло… Про своего отца я бы не забыл.
Толик опустил голову.
— Хвост морковкой! — сказал Темка и улыбнулся. — Помнишь, ты всегда говорил:
хвост морковкой? — Он помолчал, словно выбирал слова. — Я тебя знаю, — сказал он. —
Ты сейчас ругаешь Петра Ивановича. Думаешь, он меня обманул, мою маму… Нет. Он
ошибся. Он просто очень ошибся, ты не суди его. Ему тоже нелегко.
Толик вздохнул, всмотрелся в Темку.
— Удивительный ты человек, Темка, — сказал горько Толик. — Тебя бьют, а ты
улыбаешься.
Темка помолчал и вдруг засмеялся.