Page 18 - Лабиринт

если поразмыслить-то, а молчанье, да нет, хуже — предательство.
Ведь как дружат люди? Если ты друг — защищай своего друга, это ясно каждому, даже
вон у мальчишек такой закон. А какой же мама теперь друг отцу, если против бабки слова
сказать не может, если отца никогда не защищает — только слезы из нее катятся! Наверное,
и не любит она его, раз так?..
Вот и выходит — один отец. Толик, конечно, за него, но ведь ему мало одного Толика.
Ему взрослый товарищ нужен. Мама ему нужна.
«Да, — думает Толик, — тяжко отцу. И что же дальше-то будет? Неужели так все и
останется? Неужели победила баба Шура отца?»
А дома все по-прежнему. Бабка только день и радовалась, что отец взял да и уступил ей
— в цех перешел. Словно совсем не этого ждала она.
Не этого, а чего?
Они входят домой вместе — сначала отец, за ним Толик. Увидев их, бабка
отворачивается, недовольная, что Толик ее не послушал, отца встречал, а мама хлопотать
начинает. Отец приходит с работы голодный и грязный, и она подает тазик с теплой водой,
чистое полотенце, улыбается, радуясь, что вот, слава богу, вроде налаживается все в доме.
Но баба Шура молчит. Только взглянет искоса, как вода в тазике грязной становится, и
скажет вдруг:
— Ну грязишши-то нанес!
Отец молчит, криво усмехается. Потом все-таки ответит, ей подражая:
— А как же, уважаемая императрица Ляксандра Васильевна, денежки даром не даются.
Бабка будто не слышит, будто это ее не касается, мимо ушей пронесло. Нечего ей
ответить. Получила ведь чего хотела. Но все равно недовольна бабка. Все носиком вострым
поводит, будто приноравливается, куда еще отца клюнуть.
Но все вышло по-другому.
Совсем.

10

В тот вечер, едва Толик увидел отца, встречая его у завода, он сразу понял, что
произошла какая-то важная перемена. Что-то случилось.
Отец шел размашисто, широко, и голову прямо держал, и не сутулился совсем, как
обычно, а увидев Толика, ему не улыбнулся, кивнул только, как взрослому, обнял его за
плечи, и они быстро пошли к дому.
У порога их встретила мама, уже с тазиком в руках. Отец быстро разделся, окунул руки
в воду и стал медленно намыливать их, медленно-медленно, будто собираясь с мыслями.
Толик приглядывался к нему, отчего-то волнуясь, и то, что отец, неожиданно стремительный
и резкий сегодня, вдруг снова стал вялым и тихим, бросилось в глаза. Толик внимательно
смотрел, как отец, тщательно прополоскав руки, вытер их, потом, оставив полотенце, не
спеша шагнул к столу и вдруг позвал громко и требовательно:
— Маша!
Сердце у Толика колыхнулось.
Отец стоял спиной к Толику, его лица не было видно, но по спине, сутулившейся
больше, чем обычно, по тому, как решительно и тревожно позвал отец маму, Толик понял,
что сейчас опять будет что-то тяжелое, и напрягся, как струна, сжался в комочек, глядя на
бабку и маму.
Бабка и мама смотрели на отца, и Толик хорошо видел их лица. Они походили на
зеркала, в которых отражался отец. Почувствовав, как и Толик, тревогу и волнение в его
голосе, баба Шура напряглась тоже, но напряжение ее было другое, не как у Толика. Она
стала словно каменной, лицо ее теперь походило на маску — есть такие маски, их в Новый
год напяливают, только там все маски смеются — у всех на лицах застывший смех, — а тут
маска была мрачная, и еще на ней изображались независимость. Мол, чего там ни говори, а я