Page 14 - Лабиринт

Толик должен быть коллективистом, и бабка, хоть и не всегда, сдавалась.
На другой день после бабы Шуриных предсказаний Толик пошел в обязательном
порядке в кино. Фильм был ничего себе, про войну, и там много стреляли, но, странное дело,
когда Толик вышел из зала, все, что показывали, сразу забылось.
Ребята хвалили картину, другим она понравилась, особенно Цыпе, который вообще
любил все военное, а Толик молчал, чтоб зря не спорить. Кому-то там нравится, а ему нет —
что поделаешь, у каждого свои вкусы. На углу он вышел из пары — Изольда Павловна
всегда их водила парами — и отпросился домой, потому что ему пора было сворачивать.
Изольда Павловна кивнула, она любила порядок, и Толик пошел домой.
На улице уже стемнело, все-таки зима, и теперь темнеет раньше, а может быть, это
только казалось из-за низких-низких туч.
Толик загляделся на тучи, они были какие-то странные сегодня. Одна — серая, грязная,
как половая тряпка, — ползла вперед, а другая уже не ползла, а неслась ей навстречу, как
будто машина разогналась. Вот-вот столкнутся. Но тучи не столкнулись. Они летели стаями
друг над другом, будто волшебные птицы, серые и злые.
Толик шел, задрав голову вверх, и вдруг совсем неожиданно услышал знакомые голоса.
Он огляделся и увидел прямо перед собой, в каких-нибудь пяти шагах, маму и отца. Они шли
впереди него.
Толик обрадовался, решил подкрасться к ним незаметно, а потом броситься сзади,
зарычать.
Так и сделал. Подкрался. След в след за ними пошел и совсем уже приготовился
прыгнуть, как вдруг услышал, что отец маме встревоженно сказал:
— Ну хорошо, сегодня я уступлю, а завтра что будет? Да разве не видишь ты, что так
жить нельзя?
Толик ничего не понял, налетел, зарычал, как тигр, думал, отец и мама обрадуются, но
они только вздрогнули и посмотрели на Толика чужими глазами.
— Откуда ты взялся? — спросила мама, хотя отлично знала, что весь класс идет
сегодня в кино, и добавила, не дождавшись ответа: — Иди, мы скоро придем.
Они повернулись, пошли дальше по улице, и у Толика даже запершило в горле — так
стало ему обидно. Отец и мать будто и не заметили, что Толик к ним подходил. Глаза у
обоих словно пустые, о чем-то там своем думают.
Толик двинулся к дому и вдруг вспомнил, как несколько дней назад забежал он домой
со двора — воды напиться. Мама и отец молчат теперь всегда, а тут сидели рядышком.
Толик вошел, мама замолчала на полуслове, отвернулась, стала сморкаться и глаза вытирать,
а отец папироску в руке крутил — табак из нее сыпался. Пока Толик с графином возился,
воду наливал, мама ни к селу ни к городу сказала, что пахнет чем-то, что, наверное, опять
соседка тетя Поля сплавила молоко на кухне, и вышла в коридор.
Толик пил воду, косился сквозь стакан на отца. Тот смотрел, уставившись, как бабка, в
одну точку, о чем-то думал напряженно и не услышал, когда Толик спросил, где баба Шура.
Пришлось повторить громко. Отец встрепенулся, ответил, что ушла в магазин. Толик вышел
в коридор, принюхался. Горелым молоком не пахло.
Значит, выдумала мама. Просто так сказала, чтоб из комнаты выйти.
Тогда Толик это просто заметил, а сейчас, когда отец с матерью его от себя прогнали,
вдруг все понял.
Вон оно, значит, что…
Обида Толикина разом пропала. Да и какая может быть обида, если тут такое творится!
Ах, мама, мама! Кончилось, значит, твое молчание. И ты вместе с бабкой против отца!
Все-все понял Толик. И тогда, когда вечером сидели они вдвоем у стола и мама плакала
даже, и вот теперь, там, на темной улице, над которой летают злые облака, мама отца
уговаривает не победить, а сдаться. Сдаться уговаривает на бабкину милость. Еще раз, в
последний, может, бабке уступить — уйти из конструкторов в цех, деньги заколачивать…
Толик пришел домой словно побитый, даже баба Шура заметила — не ворчала, как