Page 22 - Лабиринт

тумбу с чашей, где летом росли цветы, чтоб лучше было видно отца в этом водовороте.
Он стоял в чаше, постукивая валенками, стараясь согреться, и все никак не мог
надивиться, сколько, оказывается, людей по утрам идет на завод. И ведь все заняты, никто не
болтается без дела, стоят у станков или чертят в конструкторском бюро, как отец раньше.
«Если бы дать людям флаги, — подумал Толик, — получилась бы целая демонстрация». А
демонстрация все шла и шла, и у Толика вдруг поползли по коже мурашки — он отчетливо
услышал, как люди шагают в ногу, и хотя земля была покрыта снегом и она никак не могла
гудеть у них под ногами — ему показалось, что земля под ногами у этой толпы, у этой
демонстрации гулко ухает и гудит.
Люди шли перед Толиком чужие, незнакомые, но он не чувствовал себя среди них
посторонним. И то, что он стоял тут, над толпой, в этой странной чаше, никого не удивляло,
будто все считали, что здесь есть отчего торчать мальчишкам, есть на что глядеть и чему
удивляться.
Неожиданно — Толик даже и не заметил, как это произошло, — толпа исчезла. Только
что казалось, ей нет конца, и вот вдруг она исчезла, скрылась в беззубой пасти проходной.
Пробежали еще несколько человек — верно, опаздывавших, — и на улице стало тихо,
пустынно. Толик почувствовал себя неуютно на вазе, где летом росли цветы, и спрыгнул
вниз.
Отца не было. Может быть, Толик не увидел его в толпе? Но ведь он был на высоком
месте, и отец должен был заметить его и подойти.
Опустив плечи и разом став похожим на отца, Толик побрел от завода. Теперь надо
было провести где-то день, чтобы вечером снова прийти сюда. Прийти и все-таки встретить
отца.
Толик припомнил вчерашнее. Уходя, отец пошевелил губами, он что-то сказал. Толик
был уверен, что он сказал это ему, Толику, но вот что, что он сказал?.. Может быть, отец
говорил, что ждет его, как и обычно, вечером, у завода? А может быть, он сказал, что сам
найдет его?
Толик подумал, что походит на человека, который заблудился в лесу. Нет, не
заблудился — он знает, как вернуться назад, но возвращаться нельзя, никак нельзя, ни за что
нельзя, и он бредет вперед, зная лишь одно: где-то его ждут.
Но где?
Толик брел, опустив голову, задумавшись, и не сразу услышал, как его окликнули. Он
обернулся и увидел отца.
Вначале Толик не поверил себе. Он стоял мгновение, не понимая ничего, не веря, что
нашел, нашел все-таки отца, а потом ринулся, бросив портфель, навстречу высокому
человеку с родными глазами, с родным лицом и ткнулся носом в отцовское пальто. От отца
пахло каким-то маслом, железом и еще чем-то заводским, и Толику до нестерпения
захотелось бросить все сейчас и пойти с отцом на завод, туда, где работает огромная людская
толпа, целая демонстрация.
Толик поднял голову и вгляделся в отцовское лицо — посеревшее, с тяжелыми синими
кругами ниже глаз.
— Папа! — сказал Толик. — Я не хочу там! Я хочу с тобой!
В горле у него застыл комок, защекотало в носу. Отец положил ему руку на плечо. Рука
была тяжелая, словно камень.
— Ну, ну! — сказал он. — Держи хвост морковкой! — Но больше бодриться не стал,
сказал правду. — Понимаешь, — сказал он задумчиво, — куда же я тебя возьму? Нет, ты
только не сердись, я хочу, чтобы мы с тобой были вместе, но я, понимаешь, нынче ночевал
на вокзале… Сегодня устроюсь у товарищей и поскорей попрошусь в командировку. Потом
надо будет подумать с общежитием… Как же я возьму тебя?..
Толику больше не хотелось плакать. Он смотрел на отца и понимал его, вполне
понимал, потому что отец говорил с ним, как тогда, на скамейке, — лицом к лицу, как с
равным.