Page 66 - Лабиринт

— На тебя смотрит, — сказал он.
— Что ты! — воскликнул Толик. — Подумаешь, невидаль! Это она на тебя глядит!
— Да уж что там! — вздохнул отец и опять задымил своей папиросиной.
Странно все-таки у взрослых выходит. Вон как маме хочется выбежать к отцу. А сама и
шага не сделает. И отец тоже. Будто между ними порог непреодолимый.
Ах, как хочется Толику, чтобы мама с отцом помирились! Чтоб снова у телевизора
стали сидеть, обнявшись. Чтоб улыбались опять, друг на друга глядя. Взять бы их за руки,
подвести друг к другу, велеть: «Миритесь!»
Но они ведь и не ссорились. Разве тут в мире дело? Все трудней и серьезней у них, но
все-таки хочется Толику помирить отца с мамой, маму с отцом.
Вот завтра у мамы день рождения. Взять бы да привести отца. Может, выпьют они
вина, поговорят, да и помирятся. Нет, глупо это. Не пойдет отец. Да главное, где его
возьмешь, если он в командировке?
Раньше в мамин день рождения отец приносил ей цветы. Небольшой букетик. На
большой денег не было, и так полтинники свои берёг, не обедал несколько дней. И хоть
скромный был подарок, мама всегда страшно радовалась. Прижимала к себе цветы
осторожно, гладила их, потом в воду горячую ставила, чтоб подольше стояли.
Вот бы хорошо — пришел отец, и с цветами! Как раньше. Как всегда. Толик
улыбнулся. Отца-то нет, это верно, но ведь цветы от него быть могут?
Он слез с подоконника и вышел в коридор. Тетя Поля на стук откликнулась сразу,
будто ждала. Он занял у нее пятачок и отправился на почту. Цветных открыток продавалась
там уйма, и Толик долго выбирал, пока купил одну с цветами — вроде ромашек, только
красные. Тут же, на почте, написал на обороте поздравление.
Открытку Толик заложил в книгу, а вечером, когда стало смеркаться, снова отправился
на улицу.
Он шел уверенно — он знал, куда идет. На городской окраине, за старым кладбищем
были парники. Там, кажется, выращивали шампиньоны или огурцы, но дело было не в
парниках. Рядом на огромных грядках росли цветы. Будто разноцветная река — сначала
красная, потом белая, затем голубая и снова красная.
Вперед Толик шел нормально: кладбище было старое, проходное, по нему, сокращая
расстояние, шли люди, и Толик был не один, пока добирался до парников.
У заборчика, отделявшего его от цветов, он притаился, вглядываясь в сумерки.
Все было тихо. Над землей медленно поднималась медная луна, похожая на огромное
блюдо. Она меняла раскраску цветов, белые теперь казались желтыми, красные — черными,
а Толик хотел именно таких, что на открытке, — как ромашки, только красные.
Он прислушался. За заборчиком никого не было.
Толик подтянулся и нырнул в пахучие цветы. Они колебались над головой, дрожали
тонкими стволами, и Толик пополз вдоль грядок, разыскивая большие красные ромашки.
Где-то сбоку вдруг тявкнула собака и залилась протяжным беспрерывным лаем.
— Никак кто залез, — сказал в тишине скрипучий голос.
Толик замер. Потом стал лихорадочно рвать цветы. Стебли не ломались, гнулись, было
уже не до красных ромашек, унести бы ноги — и Толик не выдержал. Рванув из земли целую
охапку цветов, он вскочил в полный рост и кинулся к забору.
Цветы заслоняли лицо, мешали смотреть, да еще высокая трава оплетала ноги.
Подбежав к забору, Толик переметнул через него свою охапку, думая с облегчением, что
собачий лай слышится все там же, не приближается, хотя пес уже захлебывается от злости.
Похоже, пес сидел на цепи. Радуясь этому, Толик закинул ногу за забор и с ужасом понял,
что попался. Чья-то сильная рука держала его за ворот. Толик дернулся, рубашка отчаянно
затрещала.
— От фулюган! — скрипел старческий голос. — От фулюган! Прямо с корнем. Прямо с
землей. — И Толик почувствовал, как сильные руки стягивают с него штаны.
— Дяденька! — крикнул он звонко. — Не надо, дяденька!..