Page 113 - Ленька Пантелеев

крестьянской одежде, босые, в лаптях, в домотканых портах, а были и в гимнастерках, в
защитных фуражках, в рваных солдатских и офицерских шинелях... Все были грязные,
небритые, почти у всех лица были темные от усталости и смертельного страха...
- Бабы, бабы! - послышалось в толпе. - Гляди-кось, Глебовых повели! И Федька и
Володька - оба тут...
Ленька привстал на цыпочки, чтобы увидеть Хорькиных братьев, но вместо этого увидел
- в двух шагах от себя - няньку. Секлетея Федоровна стояла, подложив руки под черный
коленкоровый передник, и молча, пригорюнившись, смотрела на дорогу.
В эту минуту где-то в стороне залязгали колеса телеги. Толпа заколыхалась и зашумела:
- Сам... сам... самого везут!..
Ленька опять весь вытянулся и увидел рыжую морду тощей лошаденки, заляпанного
грязью красноармейца, который боком сидел на передке и перебирал вожжи, а в телеге -
человека с низко опущенной головой. Он сидел на ворохе соломы, спиной к вознице. Руки его
были связаны сзади, фуражка надвинута на глаза. Телега проехала мимо, и Ленька, как ни
вытягивал шею, не успел ничего разглядеть, кроме грязной окровавленной тряпки, которой
было завязано горло атамана, уныло опущенных уголков рта, папиросного окурка,
прилипшего к нижней губе, и крохотных, как зубная щетка, усиков.
Толпа молчала. Но вот слева от Леньки оглушительно, в два пальца, свистнул какой-то
мальчишка. Кто-то засмеялся, кто-то громко сказал:
- Эвона... напыжился... Стенька Разин недоделанный!..
Еще несколько человек засмеялись. Но тут же заплакали, заголосили, запричитали бабы.
Ленька взглянул на няньку и увидел, что старуха тоже плачет. Уголком передника она утирала
морщинистую щеку, по которой скатывалась крупная, как бусина, слезинка.
- Няня, - сказал Ленька, тронув старуху за локоть. - Что это вы? Что с вами?..
Она оглянулась, кивнула ему и, сдерживая слезы, ответила:
- Ничего, Лешенька... Я так... Сердце не выдержало.
...Через два дня вернулась из Петрограда Александра Сергеевна. Она привезла в деревню
свежие газеты, в которых сообщалось о покушении на Ленина, - в конце августа на заводском
митинге в Москве в него стреляла какая-то женщина, эсерка...
И еще две новости привезла Александра Сергеевна из Петрограда: ушла на фронт Стеша,
умерла от голода генеральша Силкова.
Но голод давал себя знать и в деревне. Уже ели хлеб с жмыхами, с лебедой, с
картофельными очистками. Понемножку начали прибавлять в пищу и барду, за которой
ездили с бочками за двадцать верст на спирто-водочные заводы.
О возвращении в Петроград этой осенью нечего было и думать.
Люди бежали от надвигающегося голода в Сибирь, на юг, в заволжские губернии.
Подумав, решила ехать на поиски хлебных мест и Александра Сергеевна.
И вот ребята опять остались на попечении няньки и тетки.
Осень в этом году стояла холодная, ненастная. Часто шли дожди, гулять было нельзя. А в
избе было шумно, чадно, тесно. Экономили керосин, лампу зажигали поздно, рано гасили ее.
На двор - тоже из экономии - ходили с зажженными лучинами. Потом Вася, на Ленькино
несчастье, изобрел какой-то светильник: над ведром с водой приспособил что-то вроде
каганца, в который вставлялся пучок лучинок. После этого лампу и вовсе перестали зажигать,
и спать стали укладываться раньше - никому не хотелось возиться со светильником. Ленька
готов был сам менять лучинки, только бы ему позволили сидеть за книгой, но тетка, зная его
рассеянность, запретила ему оставаться одному при таком опасном освещении.
Приходилось ложиться вместе со всеми и до поздней ночи не спать, ворочаться,
томиться, слушать, как храпят и стонут во сне нянька и тетка, как сердитым басом бормочет
что-то спросонья Вася, как до одури однообразно хлещет по крыше дождь и как уныло,
по-старушечьи покряхтывают ходики над головой.
В эти бессонные ночи на выручку мальчику опять приходят стихи.
Он читает их по памяти, сначала про себя, шепотом, потом, забывшись, начинает читать