Page 31 - Мой генерал

– Ой-е-ей! – замотал опять головой Иннокентий Евлампиевич. – Не признал, ну
нистолечки. Переменился ты, ох, переменился!
– Погоди-ка, – ответил дед, – что-то смутно я припоминаю. Но неужели тот… – он
показал пальцем за спину, задумался, – это ты?
Седой Евлампиевич подошел к деду, взял его руку в свои ладонищи.
– Ой-е-ей! – повторил в который раз. – Это ж надо, такая конфузия. Сколь дён с
табаком воюем, а если бы не карточка, так бы и не признал.
– За что вы фрица-то? – напомнил я.
Кешкин дед провел рукавом по глазам, проморгался, ответил:
– У своего же немца пайку хлеба отнял…
Перед сном мы ворочаемся, не можем уснуть.
Дед вздыхает, и я прислушиваюсь к его дыханию.
– Капнуть? – спрашиваю я.
– Угу! – отвечает он и ворчит. – Как же это я Иннокентия-то, а? Не разобравшись?..

Кладовщик

Прошла неделя, а может, больше, и дед стал таинственно исчезать.
Утром он уходил раньше нас, захватив авоську с пустыми бутылками, и вид у него был
озабоченный. Он поглядывал на часы. За дверь выскакивал всегда неожиданно, словно не
хотел, чтобы кто-нибудь шел с ним хотя бы до крыльца, да и вообще вел себя непонятно.
Когда я его спрашивал, куда он так торопится, он недовольно бурчал, что вопрос кажется
ему странным, и делался неприступным.
Он уходил раньше всех; когда я возвращался из школы, его еще не было; появлялся
дедушка после окончания рабочей смены, и я видел в окно, как он медленно идет по двору: в
телогрейке, ушанке, валенках, а в руке авоська с неизменным молоком.
Целый день ходил по магазинам? Так у нас их раз-два и обчелся. Где тогда пропадал? Я
подозревал: наверное, опять помогал Анне Робертовне. Но там же детишки, он бы пальто
надел. Телогрейка для такого дела не подходила.
И тут дед такой удар нанес! Не ждал я, не гадал, что он так может: ни с кем не
посчитаться, ни о ком не подумать…
Однажды отец пришел с работы какой-то растерянный. Стал помогать маме картошку
чистить, нож три раза уронил. Потом стакан кокнул. Сел на диван читать газету – держит ее
вверх ногами. Никогда такого не бывало. Я удивлялся, мама поражалась. Все допытывалась:
что случилось, что случилось?
Папа в ответ бубнил что-то невнятное, означавшее, должно быть, что все в порядке.
Потом вскочил, обмотал шею шарфом два раза почему-то и велел нам с мамой срочно пойти
гулять. Нет, с ним определенно что-то происходило.
Мы с мамой послушно одевались, в коридор вышел дедушка, спросил шутливо: «А
меня не возьмете?» – и отец вдруг ответил резко: «Воздержимся!» Всегда говорил с дедом
вежливо, а тут зло как-то сказал. Нехорошо. У дедушки даже брови домиком сделались от
удивления. Но он ничего не сказал, ушел в комнату.
Мы вышли на улицу, мама опять принялась расспрашивать отца о его странном
поведении, но папа ее рукой остановил.
– Удар! – воскликнул он. – Настоящий нокаут! Сегодня меня спрашивают: «Это не твой
родственник кладовщиком работает? Упрямый старик! Рыбаков Антон Петрович».
Представляете?
Я не понял отца, что это он такое рассказывает. Какой Рыбаков, какой кладовщик?
Мама тоже удивилась. А отец рассердился:
– Как не понимаете! Дед наш кладовщиком устроился! Я его замдиректора по кадрам
звал, а он в кладовщики!
Я засмеялся. Сказал отцу: