Page 33 - Мой генерал

посетитель вышел, дед сказал:
– Следующую неделю – вторая смена, в ночь, имейте в виду.
Мама обессиленно уронила руки, отец чертыхнулся.
– Тебе отдыхать надо, а не работать! Можно подумать – кладовщика некем заменить! –
возмутился он.
– Ах, товарищ замглавного! – улыбнулся дед. – Не очень-то знаешь мелкие проблемы!
Высоко паришь! Кладовщиков действительно не хватает, потому что молодежь сюда не
идет, неинтересно, а стариков нету. Не закрывать же склад!
Отец хмурился, мама сердилась, но оба молчали.
– Дедушка, – привел я последний аргумент, – но ты же генерал, стыдно! Ты же нас
подводишь! Подумал?
Дед стал серьезным.
– Вот это – разговор! – сказал он медленно и вдруг рассердился: – Если вам стыдно,
можете рядом не ходить!
Мама и папа сразу от наступления к обороне перешли, принялись что-то говорить,
успокаивать деда, а он удивился:
– Да что вы за чистоплюи! Нет стыдной работы, разве не знаете?
Я ушел со склада, будто оплеванный. Мама и отец уехали на работу, а я пошел в
школу.
На дороге никого не было, и я опять разревелся. Выходит, я чистоплюй, стыжусь деда и
все такое… Я ревел, не мог успокоиться, и не обида, а правда душила меня: ведь все так и
есть…

Сбор

Я словно барахтался в каком-то болоте: хотел выбраться из него, да ноги
проваливались, скользили, дно уходило из-под ног, и я уже отчаялся, потерял веру, опустил
руки… Меня тянуло вниз, и не было, не было никакого спасения…
Но жизнь полна противоречий. Так сказал отец. Он сказал это давно, и я, кажется,
забыл эти слова, но вот мне стало совсем худо, и странные слова выплыли из памяти.
Выплыли, и я даже вздрогнул от неожиданности.
Я запутался вконец, что там и говорить, мне было плохо и тошно от скользкой,
противной лжи, в которой я барахтался, но вот мне стало еще хуже – а я словно прозрел и
как бы сразу поправился после тяжелой болезни. Действительно, жизнь полна
противоречий…
Весь день дедушкины слова жгли меня, будто раскаленное клеймо. Он говорил на
складе во множественном числе: вы, вам. Но мне было ясно – говорил он это только мне.
Значит, я стыжусь дедушки. Стыжусь того, что он кладовщик. Стыжусь его вида – в
телогрейке, треухе, валенках, а не в генеральской шинели с золотым шитьем. Я потерял
совесть, проще говоря. Мне, оказывается, важен не дедушка, не человек, не его жизнь и
характер, а его оболочка, вот. Блестящая оболочка с генеральскими погонами. Докатился,
нечего сказать. А начал с того, что воспользовался его славой. Захотел быть командиром, как
он. Подумал, что генеральское сияние и надо мной светится.
Жгла меня моя жизнь. И эти последние дедушкины слова как клеймо. Чистоплюй.
Мягко еще сказано.
На какой-то переменке, не помню, все переменки и все уроки спутались у меня,
Газовый Баллон опять возник:
– Сегодня сбор!
И редкие зубы открыты в ухмылке. Думал, я снова голову опущу, как в тот раз. Но нет.
Я Пухову в глаза посмотрел, кивнул спокойно: мол, задвигай, не возражаю. Давно задвинуть
пора. И мне теперь от этой мысли легко. Верно сказал отец: жизнь полна противоречий.
После уроков в пионерской комнате весь наш класс. В Галином царстве нарядно, как на