Page 28 - Не стреляйте в белых лебедей

На второй день Колька не выдержал добровольного затворничества и сбежал. Пока его
тятька бессчетные разы нырял за мотором, Колька задами, чтоб на мать не наткнуться,
выбрался из поселка. Тут перед ним три дороги открывались, как в сказке: на речку, где
ребятня поселковая купалась; в лес, через плотину, и на лодочную станцию, куда он совсем
еще недавно бегал с особым удовольствием. И, как витязь в сказке, Колька тоже потоптался,
тоже поразмыслил, тоже повздыхал и свернул налево: в хозяйство Якова Прокопыча.
— Ну, что скажешь? — спросил Яков Прокопыч в ответ на Колькино
«здравствуйте». — Какие еще огорчения сообщишь?
Очень волнуясь и даже малость заикаясь от этого волнения, Колька торопливо, взахлеб
рассказал заведующему про весь позавчерашний день. Про то, как ладно бежала лодка и как
разворачивались дальние берега. Про то, как старательно помогал Егор туристам. Про
матрасы и костер, про муравьиный пожар и желтую палатку. Про колбасу с булкой и две
эмалированные кружки, которые опрокинул тятька с устатку под настойчивые просьбы
приехавших. И еще как плясал он потом, как падал…
Яков Прокопыч слушал внимательно, не перебивая: только моргал сердито. В конце
уточнил:
— И ты, значит, ушел?
— Ушел, — вздохнул Колька, так и не решившись поведать о пощечине. — Я ушел, а
он остался. С мотором еще.
— Значит, ты не виновен, — сказал, помолчав, заведующий. — А я тебя и не
привлекаю: не ты у меня работаешь.
— Я же не для того, — вздохнул Колька. — Я же все, как было, рассказал. Он же
переживает, дяденька Яков Прокопыч.
— Он бесплатно переживает, а я -за деньги. Ладно… Все ясно. Мал еще учить. Мал.
Ступай отсюда. Ступай и не появляйся: запрещаю.
Ушел Колька. Без особых, правда, огорчений ушел, потому что ни на что не
рассчитывал, разговор этот затевая. Просто не мог он не поговорить с Яковом Прокопычем,
не мог не рассказать ему, как все было, зная, что тятька про то никогда и никому не
расскажет. А то, что Яков Прокопыч, про все узнав, просто-напросто прогонит его, Колька
предчувствовал и поэтому не удивился и не расстроился. Задумался только и опять пошел к
учительнице.
— Почему это люди такие злые, Нонна Юрьевна?
— Неправда, Коля, люди добрые. Очень добрые.
— А почему же тогда обижают?
— Почему?..
Вздохнула Нонна Юрьевна: легко вам вопросы задавать. Можно было не ответить,
конечно. Можно было и отделаться: мол, вырастешь — узнаешь, мал еще. Можно было и на
другое разговор этот перевести. Но Нонна Юрьевна в глаза Кольке заглянула и лукавить уже
не могла. Чистыми глаза были. И чистоты требовали.
— О том, что такое зло, Коля, и почему совершается оно, люди давно думают. Сколько
существуют на свете, столько над этим и бьются. И однажды, чтобы объяснить все разом,
дьявола выдумали, с хвостом, с рогами. Выдумали дьявола и свалили на него всю
ответственность за зло, которое в мире творится. Мол, не люди уже во зле виноваты, а
дьявол. Дьявол их попутал. Да не помог людям дьявол, Коля. И причин не объяснил, и от зла
не уберег и не избавил. А почему, как, по-твоему?
— Да потому, что снаружи все искали! А зло — оно в человеке, внутри сидит.
— А еще что в человеке сидит?
— Живот! Из-за живота-то и зло. Всяк за живот свой опасается и всех кругом обижает.
— Кроме живота есть еще и совесть, Коля. А это такое чувство, которое созреть
должно. Созреть и окрепнуть. И вот иногда случается, что не вызревает в человеке совесть.
Крохотной остается, зеленой, несъедобной. И тогда человек этот оказывается словно бы без
советчика, без контролера в себе самом. И уже не замечает, где зло, а где добро: все у него