Page 31 - Не стреляйте в белых лебедей

— Семь гривен? Нельзя мне по семьто гривен, никак нельзя. Начет на меня. Три
сотенных начет.
— Даа, дела, — вздохнул пожилой. — Обидно, конечно, но раз он твою фамилию
записал, то все.
— Нуу?
— Помог бы ты мужикуто, а? — попросил за Егора середник. — Видишь, и начет на
него, и поросятинка тухнет.
— Трудно, — закручинился пожилой. — Ой, трудное это дело. Немыслимо!
— Мы понимаем! — зашептал, озираясь, Егор. — Мы это, трудностито ваши, как
говорится, учтем. Учтем ваше беспокойство.
— Это — лишнее, — строго сказал пожилой. — Я к тебе всей, можно сказать, душой, а
ты — деньги. Обижаешь.
— Обижаешь, — подтвердил середник.
— Да что вы, что вы! — перепугался Егор. — Это так я, так! Сболтнул я, граждане.
— Сболтнул он, — сказал середник. — Может, уважим?
— Главное тут, как начальство объехать, — размышлял пожилой. — Фамилиято
известна: записана фамилиято. Вот в чем сложность. Может, лучше сразу все продать, а?
Продать все чохом. Оптом, как говорится: полтора рубля за килограмм.
— Полтора? — ахнул Егор. — Да что вы, граждане милые! Грабиловка полная
получается.
— Грабиловка, говоришь? А то, что фамилию твою на цугундер взяли, это как
называется? Сам ты во всем виноват, раскорячился тут антисанитарно, а потом орешь:
грабиловка! Да на что ты нам сдался, спрашивается? Мы же помочь тебе хотели,
потоварищески.
— Не хошь — как хошь, — сказал середник. — Ходи грязный.
И пошли оба. Заскучал Егор, замаялся, не выдержал:
— Мужики! Эй, мужики! Остановились.
— Два рубля с полтинничком…
— Пошел ты!
И сами пошли. Заметался Егор пуще прежнего:
— Мужики! Граждане милые, не бросайте! Опять остановились:
— Ну, чего тебе? Мы же тебе уважение оказываем, мы тебе помощь, можно сказать, за
здорово живешь предлагаем, а ты — верть да круть, круть да верть.
— Несерьезный ты мужик. Так оно получается.
— Да куда же вы, гражданетоварищи? А я как же?
— А как хочешь.
К углу направились, за рынок. Закричал Егор:
— Стойте! Ладно уж, чего там гадать да выгадывать. Давай за все про все две сотенных
да тридцаточку.
Знал ведь, что хитрят мужики. Хитрят, врут, изворачиваются, и от всего этого росло в
его душе какое-то очень усталое открытие. Он вдруг вспомнил и Федора Ипатовича,
выгадывавшего на чужом горе себе бревнышно; и Якова Прокопыча, беспокоившегося
только о том, чтобы его, его лично не коснулось чье-то несчастье; и туристов, и этих
ловкачей, и еще многих других — таких же мелких, жадных и думающих только о себе.
Вспомнил он обо всем этом и сказал:
— Давай за все про все…
— Ну, знаешь, это сперва прикинуть требуется. Волоки на весы свою продукцию.
Прикинули. Домой Егор с двумя сотнями возвращался. Зато без мяса и — с подарками.
Кому — ножичек, кому-платочек: всех одарил, никого не забыл. И на водку денег хватило. С
порога объявил:
— Гостей покличь, Харитина. Всех зови: бригадиров, прораба, Якова Прокопыча,
родню любезную. Зови всех: Егор Полушкин мир угощать желает.