Page 24 - Не стреляйте в белых лебедей

Вовку и поиск отрядил: вдоль берега, вдоль Егоровой бурлацкой дорожки. Побегал
Вовка, покричал, поаукался и на «ау» к туристам вышел. Кепку издаля скинул, как отец
учил:
— Здравствуйте, дяденьки и тетеньки тоже. Братика ищу. Братик мой двоюродный
пропал, Коля. Не видали, часом?
— Посещал нас твой кузен. Утром еще.
«Кузен» это для смеха, а всерьез — так все рассказали. И как тут дядя Егор напился, и
как безобразничал, и как драку затеял.
— Он такой, — поддакивал Вовка. — Он у нас шебутной, дяденька.
А Харитина, слезами исходя, все по поселку бегала и про причитания свои забыла.
Всхлипывала только:
— Колюшку моего не видали, люди добрые? Колюшку, сыночка моего?..
Никто не видел Кольку. Пропал Колька, а дома ведь еще и Олька имелась. Олька и
Егор, но Егор храпел себе в сараюшке, а Ольга криком исходила. И крик этот Харитину из
улицы в улицу, из проулка в проулок, из дома в дом сопровождал: доченька-то горластенькая
была. И пока слышала она ее, так хоть за доченьку душа не болела: орет — значит, жива. А
вот как стихла она вдруг, так Харитина чуть на ногах устояла:
— Придушили!
Кто придушил, об этом не думалось. Рванулась назад— только платок взвился.
Ворвалась в дом: у кроватки Колькина учительница стоит, Нонна Юрьевна, а в кроватке
Ольга на все четыре зуба сияет.
— Здравствуйте, Харитина Макаровна. Вы не волнуйтесь, пожалуйста, Коля ваш у
меня.
— Как так у вас? Какое же такое право имеете чужих детей хитить?
— Обидели его очень, Харитина Макаровна. А кто обидел, не говорит: только трясется
весь. Я ему валерьянки дала, чаем напоила: уснул. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь и
Егору Савельевичу скажите, чтобы тоже не волновался зря.
— Егор Савельич с кабанчиком беседу ведут. Так что особо не волнуются.
— Устроится все, Харитина Макаровна. Все устроится: завтра разберемся.
Не поверила Харитина: лично с Нонной Юрьевной Кольку глядеть побежала.
Действительно, спал Колька на раскладной кровати под девичьим одеялом. Крепко спал, а на
щеках слезы засохли. Нонна Юрьевна будить его категорически запретила и Харитину после
смотрин этих назад наладила. Да Харитине не до того тогда было, не до скандалов.
Наутро Колька не явился, а Егор, хоть и проспался, ничего вспомнить так и не смог.
Лежал весь день в сараюшке, воду глотал и охал. Даже к Якову Прокопычу, когда тот
самолично во двор заявился, не вышел. Не соображал еще, что к чему, кто такой Яков
Прокопыч и зачем он к ним прибыл, по какому делу.
А дело было страшное.
— Мотор, бачок да уключины. Триста рублей.
— Три ста?..
Сроду Харитина таких денег не видала и потому все суммы больше сотни именовала
уважительно и раздельно: три ста, четыре ста, пять ста…
— Три ста?.. Яков Прокопыч, товарищ Сазанов, помилуй ты нас!
— Я-то милую: закон не милует, товарищ Полушкина. Ежели через два дня на третий
имущества не обрету— милицию подключим. Акт составлять буду.
Ушел Яков Прокопыч. А Харитина в сарай кинулась: трясла муженька, дергала, ругала,
била даже, — Егор только мычал. Потом с превеликим трудом рот разинул, шевельнул
языком:
— А где я был?
Тут уж не до Кольки: тот у Нонны Юрьевны обретается, не пропадет. Тут все разом
пропасть могли, со всеми потрохами, и потому Харитина, ушат воды мужу в сараюшку
затащив, вновь заперла его там и опять кинулась к родне единственной: к сестрице Марьице