Page 23 - Не стреляйте в белых лебедей

это прежний свой уступил. Все честь по чести: могу заявление заверенное…
— Я не о строительстве спрашиваю. Я спрашиваю: сколько стоит лес, из которого
выстроен ваш новый дом? Кто давал вам разрешение на порубку в охранной зоне и где это
разрешение? Где счета, ведомости, справки?
— Так ведь не все сочтешь, Юрий Петрович. Дело наше лесное.
— Дело ваше уголовное, Бурьянов.
С тем и расстались, с веселым разговором. Правда, срок лесничий установил: две
недели. Через две недели просил все в ажур привести, не то…
— Не то хана, Марья. Засудит.
— Ахти нам, Феденька!
— Считаться хотите? Ладно, посчитаемся!
Деньги-то имелись, да расстаться с ними сил не было. Главное, дом-то уже стоял.
Стоял дом — картинка, с петухом на крыше. И задним числом за него деньгу гнать — это ж
обидно до невозможности.
Поднажал Ипатыч. Пару сотен за дровишки выручил. Из того же леса, вестимо: пока
лесничий в городе в карту глядел, лыко драть можно было. Грех лыко не драть, когда на
лапти спрос. Но разворачиваться вовсю все же опасался: о том, что лесничий строг, и до
поселка слух дополз. В другие возможности кинулся. И сам искал и сына натаскивал:
— Нюхай, Вовка, откуда рублем тянет.
Вовка и унюхал. Невелика, правда, пожива: три десяточки всего за совет, разрешение
да перевозку. Но и три десяточки — тоже деньги.
Тридцатку эту Федор Ипатыч с туристов содрал. Заскучали они на водохранилище тем
же вечером: рыба не брала. Вовка первым про то дознался (братика искать послали, да до
братика ли тут, когда рублем веет!), дознался и отцу доложил. Тот прибыл немедля, с
мужиками за руку поздоровался, папироску у костра выкурил, насчет клева посокрушался и
сказал:
— Есть одно местечко: и рыбно, и грибно, и ягодно. Но запретное. Потому-то и щуки
там — во!
Долго цену набивал, отнекивался да отказывался. А как стемнело, лично служебную
кобылу пригнал и перебросил туристов за десять километров на берег Черного озера. Там и
вправду пока еще клевало, и клев этот обошелся туристам ровнехонько в тридцаточку. Умел
жить Федор Ипатыч, ничего Не скажешь!
Вот потому-то Егор, через два дня опамятовавшись и в соображение войдя, припомнил,
где был, но туристов тех на месте не обнаружил. Кострище обнаружил, банки пустые
обнаружил да яичную скорлупу.
А туристы сгинули. Как сквозь землю.
И мотор тоже сгинул. Хороший мотор, новый: «Ветерок», восемь сил лошадиных да
одна Егорова. И мотор сгинул, и бачок, и кованые уключины. Весла, правда, остались:
углядел их Егор в тростниках. Лопастя-то у них огнем горели, издалека видать было.
Но это все он потом выискал, когда опамятовался. А по первости в день тот развеселый
хохотал только. К солнышку закатному лодку до хозяйства Якова Прокопыча доволок, смеху
вместо объяснений шесть охапок вывалил и трудно, на шатких ногах домой направился. И
собаки за ним увязались.
Так в собачьей компании ко двору и притопал. Это обыкновенных пьяных собаки не
любят, а Егора всякого любили. Лыка ведь не вязал, ноги не держали, а псы за ним перли,
как за директорской Джильдой. И говорят, будто не сам он в калитку стучал, а кто-то из
приятелей его лично лапой сигнал отстукал.
Ну, насчет этого, может, и привирают…
А Харитина, с превеликим трудом Егора в сарай затолкав и заперев его там от греха,
первым делом к свояку бросилась, к Федору Ипатычу, сообщить, что пропал, исчез Колька.
— Погоди заявлять, Тина, с милицией связаться всегда поспеем. Искать твоего Кольку
надо: может, заигрался где.