Page 36 - Не стреляйте в белых лебедей

только все нормально сошло. А у Егора и в мыслях не было что-либо плохо сделать, где-
либо словчить, на авось сотворить, кое-каком отделаться. Работал он всю жизнь и за страх и
за совесть, а что не всегда все ладно выходило, так то не вина его была, а беда. Талант, стало
быть, такой у него был, какой отроду достался.
Но в субботу — только туман рваться начал, над землей всплывая, — взял Егор веревок
побольше, ножи навострил, топоришко за пояс засунул и подался в заповедный тот лес. За
лыком, что ценился по полтиннику за килограмм. И Кольку с собой прихватил: лишний пуд
— лишние восемь целковых. Впрочем, лишнего у него ничего еще не бывало.
— Липа — дерево важное, — говорил Егор, шагая по заросшей лесной дороге. — Она в
прежние-то времена, сынок, пол-России обувала, с ложечки кормила да сладеньким
потчевала.
— А чего у нее сладкое?
— А цвет. Мед с цвету этого особый, золотой медок. Пчела липняки уважает, богатый
взяток берет. Самое полезное дерево.
— А береза?
— Береза, она для красоты.
— А елка?
— Это для материала. Елка, сосна, кедр, лиственница. Избу срубить или, скажем, какое
полезное строение. Каждое дерево, сынок, оно для пользы: бездельных природа не любит.
Кто для человека растет, на его нужду, кто для леса, для зверья всякого или для гриба,
скажем. И потому, прежде чем топором махать, надо поглядеть, кого обидишь: лося или
зайца, гриб или белку с ежиком. А их обидишь — себя накажешь: уйдут они из леса-то
порубленного, и ничем ты их назад не заманишь. Хорошо было им идти по этой глухой
дорожке, шлепать босыми ногами по росистой траве, слушать птиц и говорить об умной
природе, которая все предусмотрела и все сберегла на пользу всему живому. К тому времени
уж и солнышко вынырнуло, шишки на елях вызолотив, и шмели в траве запели. Колька на
каждом повороте на компас смотрел:
— К западу свернули, тятя.
— Скоро дойдем. Я почему, сынок, в дальний-то липняк навостряюсь? А потому, что
ближний-то больно уж красив. Больно в силе он состоит, цветущ больно, и трогать его не
надо. Лучше вглубь сходим: ног нам не жалко. А липняк этот пусть уж цветет пчелам на
радость да народу на пользу.
— Тять, а шмели к липе летят?
— Шмели? Шмели, сынок, все больше понизу стараются: тяжелы больно. Клевера
обхаживают, цветы всякие. В природе тоже свои этажи имеются. Скажем, трясогузка; она по
земле шастает, а ястреб в поднебесье летает. Каждому свой этаж отпущен, и потому никакой
тебе суеты, никакой тебе толкотни. У каждого свое занятие и своя столовка. Природа, она
никого не обижает, сынок, и все для нее равны.
— А мы, как природа, не можем?
— Дык это… Как сказать, сынок. Должны бы, конечно, а не выходит.
— А почему не выходит?
— А потому, что этажи перепутаны. Скажем, в лесу все понятно: один родился ежиком,
а другой— белкой. Один на земле шурует, вторая с ветки на ветку прыгает. А люди, они ведь
одинаковыми рождаются. Все, как один, голенькие, все кричат, все мамкину титьку требуют
да пеленки грязнят. И кто из них, скажем, рябчик, а кто кобчик — неизвестно. И потому все
на всякий случай орлами быть желают. А чтоб орлом быть, одного желания мало. У орла и
глаз орлиный и полет соколиный… Чуешь, сынок, каким духом тянет? Липовым. Вот
аккурат за поворотом этим…
Аккурат завернули они за поворот, и замолк Егор. Замолк, остановился в
растерянности, глазами моргая. И Колька остановился. И молчали оба, и в знойной тишине
утра слышно было, как солидно жужжат мохнатые шмели на своих первых этажах.
А голые липы тяжело роняли на землю увядающий цвет. Белые, будто женское тело,