Page 38 - Не стреляйте в белых лебедей

Слушал начальник, головой не ворочал, а куда смотрел — неизвестно и как смотрел —
тоже неизвестно. И потому путалась Харитина, плела словеса вместо сути и до того
доплелась, что и остановиться не могла. И детей, и мотор, и кабанчика, и непреклонного
товарища Сазанова, и собственного мужа-бедоносца — всех в одну вязь повязала. И сама в
ней запуталась.
— Так что вам надо, товарищ Полушкина? Ясли или работа?
— Так ведь без яслей не наработаешь: дочку девать некуда. Не вечно ж мне Нонну-то
Юрьевну беспокоить. Ох, знать бы, куда смотрит да как поглядывает!
— Ну, а если мы дочку вашу в ясли определим, куда устроиться хотите? Специальность
получить или так, разнорабочей?
— Как прикажете. Сторожить чего или в чистоте содержать.
— Ну, а желание-то у вас есть хоть какое-нибудь? Ведь есть же, наверно? Вздохнула
Харитина:
— Одно у меня желание: хлеба кусок зарабатывать. Нет у меня больше на мужа моего
надежды, а детишек ведь одеть-обуть надо, прокормить, обучить надо да на ноги поставить.
Да Олька мне руки повязала: не оставлять же ее ежедень на Нонну Юрьевну.
Улыбнулся начальник:
— Устроим вашу Ольку. Где тут заявление-то ваше? — И вдруг руками по столу
захлопал, головы не поворачивая. Нашарил бумажку. — Это?
Встала Харитина:
— Господи, да ты никак слепой, милый человек?
— Что поделаешь, товарищ Полушкина, отказало мне зрение. Ну, а хлеб, как вы
говорите, зарабатывать-то надо, правда?
— Учеба, поди, глазыньки-то твои съела?
— Не учеба — война. Сперва-то я еще видел маленько, а потом все хуже да хуже. И —
до черноты. Так это ваше заявление?
Запрыгали у Харитины губы, запричитать ей хотелось, завыть по-бабьи. Но сдержалась.
И руку начальнику направила, когда он резолюцию накладывал, по-прежнему уставя свои
черные очи в противоположную стену кабинета.
А пришла домой — муженек с сынком, как святые, сидят, не шелохнутся.
— А лыко?
— Нету лыка. Липа голая стоит, ровно девушка. И цвет с нее осыпается.
Не закричала Харитина почему-то, хоть и ждал Егор этого. Вздохнула только:
— Обо мне слепой начальник больше заботы оказывает, чем родной мужик.
Обиделся Егор ужасно. Вскочил даже:
— Лучше бы лесу он заботу оказывал! Лучше бы видел он ограбиловку эту
поголовную! Лучше б лыкодралов тех да за руку!..
Махнул рукой и ушел во двор. Покурить.

10

Мысль обмануть судьбу на лыковом поприще была у Егора последней вспышкой
внутреннего протеста. И то ли оттого, что была она последняя и в запасе больше не имелось
протестов, то ли просто потому, что крах ее больно уж был для него нагляден, Егор поставил
жирный крест на всех работах разом. Перестал он верить в собственное везенье, в труд свой
и в свои возможности, перестал биться и за себя и за семью и — догорал. Ходил на работу
исправно, копал, что велели, зарывал, что приказывали, но делал уже все нехотя, вполсилы,
стараясь теперь, чтоб и велели поменьше и приказывали не ему. Смирно сидел себе где-либо
подальше от начальства, курил, жмурился на солнце и ни о чем уже не хотел думать. Избегал
дум, шарахался от них. А они лезли.
А они лезли. Мелкие думы были, извилистые, черные, как пиявки. Сосали они Егора, и