Page 40 - Не стреляйте в белых лебедей

что, бедоносец ты чертов? Молчишь? А ну сей момент надевай шапку, к нему устремляйся
да и стребуй!
Вот устрой бабу на работу, и враз она в дому командовать начнет. Это уж точно.
— Кому сказано, тому велено!
Надел Егор шапку, вышел за ворота. Куда податься? К свояку разве, к Федору
Ипатычу, в ноги бухнуться? Тогда, может, и даст, но ведь запилит. Занудит ведь. Стерпеть
разве? А ну как не даст, а потом Харитине же и расскажет? Ну, а еще куда податься? Ну, а
еще некуда податься.
Размышляя так, Егор совершил по поселку круг и назад домой прибыл. Скинул шапку
и бухнул с порога:
— Утек он, мужик этот. Уволился из нашего населения.
Набрала Харитина в грудь воздуху — аж грудь та выпятилась, как в те сладкие
восемнадцать лет, про которые в песне поется да которые Филя в стаканчике ищет, на
донышке. И понесла:
— Нелюдь заморская заклятье мое сиротское господи спаси и помилуй бедоносец
чертов…
Понурил Егор голову, слушал, на сына поглядывая. Но Колька не на него глядел и не
на мать — на компас. Глядел на компас и не слышал ничего, потому что завтра должен был
компас этот бесценный отдать за здорово живешь.
А всему виной Оля была. Не сестренка Олька, а Оля Кузина, с ресницами и косичкой.
Вовка ее часто за эту косичку дергал, а она смеялась. Сперва ударит, будто всерьез, а потом
зубки покажет. Очень Кольке нравилось, как она смеется, но о том, чтоб за косу ее
потрогать, об этом он даже помечтать не решался. Только смотрел издали. И глаза отводил,
если она ненароком взглядывала.
Теперь они редко встречались: каникулы. Но все же встречались — на речке. Правда,
она за кустами купалась с девчонками, но смех ее и оттуда Колькиных ушей достигал. И
тогда Кольке очень хотелось что-нибудь сделать: речку переплыть, щуку за хвост поймать
или спасти кого-нибудь (лучше бы Олю, конечно) от верной гибели. Но речка была широкой,
щука не попадалась, и никто не тонул. И потому он только нырянием хвастался, но она на
ныряния его внимания не обращала.
А вчера они с Вовкой на новое место купаться пошли, и Оля Кузина за ними увязалась.
На берегу первой платьишко скинула — и в воду. Вовка за ней навострился, а Колька в
штанине запутался и на траву упал. Пока выпутывался, они уж в воде оказались. Хотел он за
ними броситься, поглядел и не полез. Отошел в сторону и сел на песок. И так муторно ему
вдруг стало, так тошно, что ни вода его не манила, ни солнышко. Помрачнел мир, будто
осенью. Вовка Олю эту Кузину плавать учил. И показывал, и поддерживал, и рассказывал, и
кричал:
— Дура ты глупая! Чего ты сразу всем дрыгаешь? Давай подержу уж. Так и быть.
И Олька его слушалась, будто и впрямь дурой была. Знала ведь, что Колька куда как
получше Вовки плавает и глубины не боится, а вот пожалуйста. У Вовки и училась да еще
хихикала.
Так Колька в воду и не полез. Слушал смехи эти да Вовкины строгости, придумывал,
что ответить, если Оля все же опомнится и в воду его позовет. Но Оля не опомнилась:
бултыхалась, пока не замерзла, а потом выскочила, схватила платье и в кусты побежала
трусики выжимать. А Вовка к нему подскочил. Шлепнулся на живот, глаза вытаращив:
— А я Ольку за титьки хватал!
Сколько там в Колькином теле крови было — неизвестно, а только вся она сейчас в
лицо ему ударила. Аж под ложечкой защемило от бескровия:
— У ней же нету их…
— Ну, и что? А я там, где будут!
Бога Колька молил, чтоб снег пошел, чтоб гроза вдруг ударила, чтоб ветер-ураганище.
И помогло: ничего такого, правда, не произошло, но Оля в воду больше не полезла, как