Page 50 - Не стреляйте в белых лебедей

— Чего? — Гнили бы не подсунули: обманщики кругом.
— Чего?
Руки о подол вытерла — большие руки-то, тяжелые, синими жилами опутанные, —
руки вытерла и из-за Тихвинской божьей матери (маменьки ее благословение) коробку из-
под конфет достала.
— Хватит восьми-то?
— Столковались так.
— Либо машину, либо подводу каку нанимать придется.
И еще трояк приложила к тем-то, к восьми. И вздохнула. И опять к корыту вернулась.
Посмотрел Егор на деньги, враз пустоту — волнующую, знакомую-в животе ощутив.
Посмотрел, сглотнул слюну и взял ровно восемь рублей:
— Допру.
И вышел. А она и не обернулась: только опять запела что-то. Чуть только погромче
вроде бы. Вот почему, передавая сторожу бутылку и четыре рубля чистыми, Егор
посуровистей свел выгоревшие свои брови и спросил построже:
— Не обманешь?
— А кого? — очень лениво спросил сторож. — Бухгалтера нет, директора нет,
инспектора тоже нет. Так кого обманывать? Себя? Невыгодно. Тебя, что ли? Обратно
невыгодно: второй раз не придешь.
— Ладно-хорошо. Ночью, стало быть, третья доска. Не стрельни с дремоты-то.
— Она у меня незаряженная.
Весь вечер Егор и двух минут на месте усидеть не мог: вскакивал, поспешал куда-то,
хотя поспешать было еще не время. Он был чудовищно горд своей инициативой и деловой
хваткой, но где-то рядом с гордостью шевелилась большая черная пиявка. Поднимала тупую
голову, нацеливая присоску в самое больное, и тогда Егор вдруг вскакивал и метался, и, чем
меньше оставалось времени до воровского часа, тем все чаще поднимала пиявка эта свою
голову и тем все быстрее и суматошнее метался Егор.
Заплатить бы ему за этот тес не пол-литрой, а сколь там положено. Лучше бы он сапоги
свои последние загнал и расплатился бы честь по чести, чем вот эта вот пиявка, что
ворочалась где-то возле самого сердца. Но выписать тес этот через контору, оплатив его по
государственной цене, было немыслимо не только потому, что никто не купил бы у Егора
его заветных сапог, а потому лишь, что контора эта имела право продавать частным
гражданам только «неликвиды» — продукцию загадочную и по содержанию и по форме, из
которой при самой великой хитрости можно было бы выстроить разве что малогабаритный
нужник. Вот почему все изыскания заднего Егорова ума, — а он им был особо крепок, — все
эти изыскания носили, так сказать, характер отвлеченно-теоретический. А практический
выход тут был один: через третью доску обратно к углу.
Но, несмотря на пытки отвлеченной теорией, а может, как раз-то и благодаря им, Егор
Кольку в ночной тот разбой не взял, ни единым словом об этом деле не обмолвился и
Харитине своей велел молчать. Впрочем, это она и без него сообразила и еще загодя сказала:
— Кольку не пущу.
— Верно, Тина, правильно. Чистоглазик парень-то…— У Егора горло вдруг
перехватило, кончил он почти что шепотом: — Ну, и слава богу!
Нельзя сказать, что рос Егор ухарем, но особо ничего на боялся. И на медведя хаживал,
и тонул, и спасал, и пьяных разнимал, и собак успокаивал. Слово «надо» для него всегда
было-что было не удивительно, а вот что до сих пор сохранилось!-всегда было самым
главным словом, и когда звучало оно — в нем ли самом или со стороны, — тогда и страх, и
слабость, и все его немощи отступали на седьмой план. Тогда он шел и делал то, что надо.
Без страха и без суеты.
Здесь тоже было «надо», звучало в полную силу, а страх почему-то не проходил. И чем
ближе подползали стрелки ходиков к намеченному сроку, тем сильнее колотился в нем этот
странный, безадресный, обезоруживающий его страх. И чтобы унять его, чтобы заставить