Page 49 - Не стреляйте в белых лебедей

Однако Нонну Юрьевну бессонницей своей он беспокоить не стал: его промах — его и
беспокойство. Побегал, поглядел, посуетился, со сторожем лесосклада о ревматизме
покалякал, покурил с ним…
Вот кабы для себя он лес добывал этот, то на том бы ревматизме все бы и закончилось.
Не смогло бы Егорово горло никаких других слов произнести, просто физически не смогло
бы; сдавило бы его, и конец всякому разговору. Скорее он бы хату свою собственной кожей
покрыл, чтоб не текла, проклятая, чем о лесе бы заикнулся, скорее столбом бы в углу
перекошенном замер, но в аварийной квартире Нонны Юрьевны заместо столба замереть
было невозможно, и потому Егор, языком костенея, брякнул на том перекуре:
— Тесу бы разжиться. А?..
"А" это таким испуганным было, что аж пригнулось, из Егоровой глотки выскочив. Но
сторож ничего такого не заметил, поскольку размышлял напрямик:
— Сколько?
Никогда в жизни Егор так быстро не соображал. Много сказать — напугается и не даст.
Мало сказать — себя наказать. Так как же тут говорить-то без опыта?
— Дюжину…— глянул, как бровью мужик тот шевельнет, и добавил быстренько: — И
еще пять штук.
— Семнадцать, значит, — сказал сторож. — Округляем до двадцати и делим
напополам. Получается две пол-литры.
Совершив эту математическую операцию, он уморился и присел на бревнышко. А Егор
пока прикидывал:
— Ага. Ясно-понятно нам. В каком, значит, виде?
— Одну — натурально, другую — денежно. Про запас.
— Ага! — сказал Егор. — А как тес вынесу?
— Считай от угла четвертый столб. Насчитал? От него обратно к углу — третья доска.
Висит на одном гвозде. Не, не репетируй: начальство ходит. Ночью. Машину оставь за два
квартала.
— Ага! -сказал Егор: упоминание о машине почему-то вселило в него уверенность, что
с ним договариваются всерьез. — За три оставлю.
— Тогда гони пол-литру. И денежное способие на вторую.
— Счас, — сказал Егор. — Ясно-понятно нам. Счас сбегаем.
И выбежал со склада очень радостно. А когда пробежал квартальчик, когда запыхался,
тогда и радоваться перестал. И даже остановился.
В карманах-то его который уж год авось с небосем только и водились. И еще махорка.
А больше ничего: все свои деньги он всегда в кулаке носил. Либо получку — до дому, либо
пай в тройственном согласии — из дома. А тут целых восемь рублей требовались. Восемь
рубликов, как за пуд лыка.
Приуныл Егор сильно. С Нонны Юрьевны стребовать — в тридцаточку не уложимся. У
знакомых занять — так не даст же никто. На земле найти — так не отыщутся. Повздыхал
Егор, покручинился и вдруг решительно зашагал прямо к собственному дому.
То все в субботу происходило, и Харитина поэтому шуровала по хозяйству. В избе пар
стоял — не проглянешь: стирка, понятное дело. И сама над корытом — потная, красная,
взлохмаченная — и поет. Мурлычет себе чего-то, но не «тигры» свои, и потому Егор прямо с
порога и брякнул:
— Давай восемь рублей, Тина. Тес приторговал я для Нонны Юрьевны.
Знал, что будет сейчас, очень точно знал. Вмиг глаза у нее высохнут, выпрямится она,
пену с рук смахнет, грудь свою надует и — на четыре квартала в любую сторону. И он уж
подготовился к воплям этим, уже стерпеть все собирался, но не отступать, а в перерывах,
когда она воздух для повой порции заглатывать начнет, втолковынать ей, кто такая Нонна
Юрьевна и как нужно помочь ей во что бы то ни стало. И так он был ко всему этому готов,
так на одно и устремлен и заряжен, что поначалу даже ничего и не понял. Не сообразил.
— Тесто добрый ли?