Page 65 - Не стреляйте в белых лебедей

люблю в старые книжки заглядывать — в старину оно знаете, как называлось? Лебяжье.
— Лебяжье?
— Лебеди тут когда-то водились. Особенные какие-то лебеди: их в Москву поставляли,
для царского стола.
— Разве ж их едят? -удивился Егор. — Грех это.
— Когда-то ели.
— Вкусы были другими, — сказала Нонна Юрьевна.
— Лебедей было много, — улыбнулся Юрий Петрович. — А сейчас пожалуйте —
Черное. И то чудом спасли.
На предложение обойти озеро Колька отмахнулся: он спозаранку уже покидал
спиннинг, убедился, что до совершенства ему далеко, и твердо решил тренироваться. Юрий
Петрович встретил его отказ спокойно, а Нонна Юрьевна перепугалась и с перепугу
засуетилась неимоверно:
— Нет, нет, Коля, что ты говоришь! Ты должен непременно пойти с нами, слышишь?
Это и с познавательной точки зрения и вообще…
— Вообще я хочу щуку поймать, — сказал Колька.
— Потом поймаешь, после. Вот вернемся и…
— Да, вернемся! Мне тренироваться надо. Юрий Петрович вон на пятьдесят метров
бросает.
— Коля, но я прошу тебя. Очень прошу пойти с нами.
Юрий Петрович, сдерживая улыбку, следил за струсившей Нонной Юрьевной. Потом
сжалился:
— Мы с собой спиннинг возьмем, Егорыч. Тут ты уже всех щук распугал.
Аргумент подействовал, и Колька бросился собираться. А Юрий Петрович сказал:
— А вы, оказывается, трусишка, Нонна Юрьевна.
Нонна Юрьевна вспыхнула — хоть прикуривай. И смолчала.
Оставшись один, Егор неторопливо принялся за дело. Углубил яму саперной лопаткой
запасливого Юрия Петровича. Наглядел осину для нового столба, покурил подле, а потом
взял топор и затопал вокруг обреченной осины, прикидывая, в какую сторону ее сподручнее
свалить. В молодой осинник — осинок жалко. В ельник — так и его грех ломать. На просеку
— так убирать придется, мороки часа на три. На четвертую разве сторону?
На той, четвертой стороне ничего примечательного не было: торчал остаток давно
сломанной липы. Видно, с тростиночки еще липа эта горя хватила: изогнулась вся, борясь за
жизнь. Сучья почти от комля начинались и росли странно, растопыркой, и тоже извивались в
самых разных направлениях. Егор глянул на нее вскользь, потом — еще вскользь, чтоб
прицелиться, как осину класть. Потом на руки поплевал, топор поднял, замахнулся, еще раз
глянул и… И топор опустил. И, еще ни о чем не думая, еще ничего не поняв, пошел к той
изломанной липе.
Что-то он в ней увидел. Увидел вдруг, разом, словно при всплеске молнии, а теперь
забыл и растерянно глядел на затейливое переплетение изогнутых ветвей. И никак не мог
понять, что же он такое увидел.
Он еще раз закурил, присел в отдалении и все смотрел и смотрел на эту раскоряку,
пытаясь сообразить, что в ней заключено, что поразило его, когда он уже замахнулся на
осину. Он приглядывался и справа и слева, откидывался назад, наклонялся вперед, а потом с
внезапной ясностью вдруг мысленно отсек половину ветвей и словно прозрел. И вскочил, и
замотался, и забегал вокруг этой коряги в непонятном радостном воз буждении.
— Ладно, хорошо,-бормотал он, до физического напряжения всматриваясь и
перепутанные ветви. — Тело белое, как у девушки. Это она голову запрокинула и волосы
вытирает, волосы…
Он проглотил подкативший к горлу ком, поднял топор, но тут же опустил его и,
уговаривая сам себя не торопиться, отступил от липы и снова присел, не сводя с нее глаз. Он
уже забыл и про межевой столб, и про нового лесничего, и про Нонну Юрьевну, и даже про