Page 68 - Не стреляйте в белых лебедей

сейчас расставаться не велит. Может, ко мне пожалуете? Не ахти, конечно, угощение, но,
может, честь окажете?
— Может, лучше потом, Егор Савельич? — замялась Нонна Юрьевна. — Мне бы
переодеться…
— Так хороши, — сказал Юрий Петрович. — Спасибо, Егор Савельич, мы с
удовольствием.
— Да мне-то за что, господи? Это вам спасибо, вам!
День был будним, о чем Егор за время своей вольной жизни как-то позабыл. Харитина
работала, Олька в яслях забавлялась, и дома их встретило только кошкино неудовольствие.
Егор шарахнул по всем закромам, но в закромах было пустовато, и он сразу засуетился.
— Счас, счас, счас. Сынок, ты картошечки спроворь, а? Нонна Юрьевна, вы тут насчет
хозяйства сообразите. А вы, Юрий Петрович, вы отдыхайте покуда, отдыхайте.
— Может, хозяйку подождем?
— А она аккурат и поспеет, так что отдыхайте. Курите тут, умойтесь. Сынок покажет.
Торопливо бормоча гостеприимные слова, Егор уже несколько раз успел слазить за
Тихвинскую богоматерь, ощупать пустую коробку из-под конфет и сообразить, что денег в
доме нет ни гроша. Это обстоятельство весьма озадачило его, добавив и без того нервозной
суетливости, потому что параллельно с бормотанием он лихорадочно соображал, где бы
раздобыть десятку. Однако в голову, кроме сердитого лица Харитины, ничего путного не
приходило.
— Отдыхайте, значит. Отдыхайте. А я, это… Сбегаю, значит. В одно место.
— Может, вместе сбегаем? — негромко предложил Юрий Петрович, когда Нонна
Юрьевна вышла вместе с Колькой. — Дело мужское, Егор Савельич.
Егор строго нахмурился. Даже пальцем погрозил:
— Обижаешь. Ты гость, Юрий Петрович. Как положено, значит. Вот и сиди себе. Кури.
А я похлопочу.
— Ну, а если по-товарищески?
— Не надо,-вздохнул Егор. — Не порть праздник.
И выбежал.
Одна надежда была на Харитину. Может, с собой она какие-никакие капиталы носила,
может, одолжить у кого-нито могла, может, присоветовать что путное. И Егор с пустой
кошелкой, на дне которой сиротливо перекатывалась пустая бутылка, перво-наперво рванул
к своей благоверной.
— А меня спросил, когда приглашал? Вот сам теперь и привечай, как знаешь.
— Тинушка, невозможное ты говоришь.
— Невозможное? У меня вон в кошельке невозможного— полтора целковых до
получки. На хлеб да Ольке на молоко.
Красная она перед Егором стояла, потная, взлохмаченная. И руки, большие,
распаренные, перед собой на животе несла. Бережно, как кормильцев дорогих.
— Может, одолжим у кого?
— Нету у нас одалживателей. Сам звал, сам и хлопочи. А я твоих гостей и в упор не
вижу.
— Эх, Тинушка!..
Ушла. А Егор вздохнул, потоптался в парном коридоре, что вел на кухню, и вдруг
побежал. К последней пристани и последней надежде: к Федору Ииатовичу Бурьянову.
— Так, так, — сказал, выслушав все, Федор Ипатович. — Значит, в полном
удовольствии лесничий пребывал?
— В полном, Федор Ипатыч, — подтвердил Егор. — Улыбался.
— К Черному озеру ходили?
— Ходили. Там… это… туристы побывали. Лес пожгли маленько, набедили.
— И тут он улыбался, лесничий-то? Егор вздохнул, опустил голову, с ноги на ногу
перемялся. И надо было бы соврать, а не мог.