Page 8 - Не стреляйте в белых лебедей

уютно. И копал он с таким старанием, усердием да удовольствием, с каким работал когда-то
в родимой деревеньке. А тут майское солнышко, воробьи озоруют, синь небесная да воздух
звонкий! И потому Егор, про перекуры забыв, и дно выглаживал, и стеночки обрезал, и
траншея за ним еле поспевала.
— Молоток ты, Полушкин! — бодро сказал прораб, заглянувший через три часа ради
успокоения. — Не роешь, а пишешь, понимаешь!
Писал Егор из рук вон плохо и потому похвалу начальства не очень чтобы понял. Но
тон уловил и наддал изо всех сил, чтобы только угодить хорошему человеку. Когда прораб
явился в конце рабочего дня, чтобы закрыть наряд, его встретила траншея трехдневной
длины.
— Три смены рванул! — удивился прораб, шагая вдоль канавы. — В передовики
выходишь, товарищ Полушкин, с чем я тебя и…
И замолчал, потому что ровная, в нитку траншея делала вокруг ничем не
примечательной кочки аккуратную петлю и снова бежала дальше, прямая как стрела. Не веря
собственным глазам, прораб долго смотрел на загадочную петлю и не менее загадочную
кочку, а потом потыкал в нее пальцем и спросил почти шепотом:
— Это что?
— Мураши, — пояснил Егор.
— Какие мураши?
— Такие, это… Рыжие. Семейство, стало быть. Хозяйство у них, детишки. А в кочке,
стало быть, дом.
— Дом, значит?
— Вот я, стало быть, как углядел, так и подумал…
— Подумал, значит?
Егор не уловил ставшего уже зловещим рефрена. Он был очень горд справедливо
заслуженной похвалой и собственной инициативой, которая позволила в
неприкосновенности сохранить муравейник, случайно попавший в колею коммунального
строительства. И поэтому разъяснил с воодушевлением:
— Чего зря зорить-то? Лучше я кругом окопаю…
— А где я тебе кривые трубы возьму, об этом ты пе подумал? На чьей шее я чугунные
трубы согну? Не сообразил? Ах ты, растудыт твою…
Про петлю вокруг муравьиной кучи прораб растрезвонил всем, кому мог, и проходу
Егору не стало. Впрочем, он еще терпел по великой своей привычке к терпению, еще ласково
улыбался, а Колька ходил сплошь в синяках да царапинах. Егор сразу заметил синяки эти, но
сына не трогал: вздыхал только. А через неделю учительница пришла.
— Вы Егор Савельич будете?
Нечасто Егора отчеством величали, ох, нечасто! А тут — пигалица, девчоночка, а —
уважительно.
— Знаете, ваш Коля пятый день в школу не ходит.
— Как так получается?
— Наверное, обидел его кто-то, Егор Савельич. Сначала он дрался очень, а потом
пропал. Я его вчера на улице встретила, хотела расспросить, но он убежал.
— Неуважительно.
— Вы поговорите с ним, Егор Савельич. Поласковее, пожалуйста: он мальчик чуткий.
— Конечно, как водится. Спаси бог за беспокойство ваше.
Поздним вечером, когда в окнах засветились телеэкраны, Егор застал Кольку в
сараюшке. Колька было прикинулся спящим, засопел почище поросенка, но отец будить его
не стал, а просто сел на топчан, достал кисет и начал скручивать цигарку.
— Учителка твоя приходила давеча. Обходительный человек.
Примолк Колька. И поросенок тоже примолк.
— Ты ее не тревожь, сынок, не беспокой. У ней, поди, и без нас хлопот-то.
Повернулся Колька, сел, глаза вытаращил. Злющие глазищи, сухие.