Page 13 - Не стреляйте в белых лебедей

это когда разное все! Один, скажем, синий, а другой, обратно же, розовый. А без красоты как
же можно? Без красоты — как без праздника. Красота — это…
— Ты чего мелешь-то, бедоносец чертов? Какая красота? Деньги он с меня за дом
требует, деньги, понятно тебе? А ты — красота! Тьфу!..
Заюлил Егор, захихикал: чего зря хозяина гневить? Но — расстроился. Сильно
расстроился, потому что так и не удалось ему огорчением своим поделиться. А с огорчением
спать ложиться да еще после двух лафитничков— шапетиков во сне увидишь. Натуральных
— с хвостиком, с рожками и с копытцами. Тяжелый сон: душить будут шапетики, так старые
люди говорят. А они знают, что к чему. Они, поди, лафитничков-то этих за свою жизнь
напринимались — с озеро Онегу. И с радости и с огорчения.
И опять ворочался Егор в постели, опять вздыхал, опять казнился. Ох, непутевый он
мужичонка, ох, бедоносец, божий недогляд!
Старался Егор на этой работе — и про перекуры забывал. Бегом бегал, как молодой.
Заведующий только-только рот разинет.
— Ты, Полушкин…
— Ясно-понятно нам, Яков Прокопыч!
И — бежал. Угадал — хорошо, не угадал — обратно бежал: за разъяснениями. Но
старание было, как у невесты перед будущей свекровью. . — Лодки ты хорошо
проконопатил, Полушкин. И засмолил хорошо, хвалю… Стой, куда ты?
— Я, это…
— Дослушай сперва, потом побежишь. Теперь лодки эти следует привести в
праздничную внешность. В голубой цвет. А весла — лопастя только, понял? — в красный:
чтоб издаля видно было, ежели кто упустит. А на носу у каждой лодки номер напишешь.
Номер-черной краской, как положено. Вот тебе краски, вот тебе кисти и вот бумажка с
номерами. Срисуешь один номер-зачеркни его, чтобы не спутаться. Другой срисуешь —
другой зачеркни. Понял, Полушкин?
— Понял, Яков Прокопыч. Как тут не понять? Схватил банки — только пятки
засверкали. Потому засверкали, что сапоги Егор берег и ходил в них от дома до пристани да
обратно. А на работе босиком поспешал. Босиком и удобства больше, и выходит спорее, и
сапоги зря не снашиваются.
Три дня лодки в голубой колер приводил. Какие там восемь часов: пока работалось, не
уходил. Уж Яков Прокопыч все хозяйство свое пересчитает, замки понавесит, Оглядит все,
домой соберется, а Егор вовсю еще старается.
— Закругляйся, Полушкин.
— Счас я, счас, Яков Прокопыч.
— Пятый час время-то. Пора.
— А вы ступайте, Яков Прокопыч, ступайте себе. За краску и кисточки не
беспокойтесь: я их домой отнесу.
— Ну, как знаешь, Полушкин.
— До свидания, Яков Прокопыч! Счастливого пути и семейству поклон.
Даже не поворачивался, чтоб время зря не терять. В два слоя краску накладывал, сопел,
язык высовывал: от удовольствия. Пока лодки сохли, за весла принялся. Здесь особо
старался: красный цвет поспешаловки не любит. Переборщишь — в холод уйдет, в густоту;
недоборщишь— в розовый ударится. А цвет Егор чувствовал: и малярить приходилось, и
нутро у него на цвета настроено было особо, от купели, что называется. И так он его
пробовал и этак — и вышло, как хотел. Горели лопасти-то у весел, далеко их было видать.
А вот как за номера взялся, как расписал первых-то два (No 7 и No 9 — по записочке),
так и рука у него провисла. Скучно — черное на голубом. Номер — он ведь номер и есть, и
ничего за ним больше не проглядывает. Арифметика одна. А на небесной сини арифметика-
это ж расстроиться можно, настроение потерять. А человек ведь с настроением лодку-то эту
брать будет: для отдыха, для удовольствия. А ему — номер девять: черным по голубому. Как
на доме: сразу про тещу вспомнишь. И от праздничка в душе — пар один.