Page 10 - Повести Белкина

молодому человеку и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи
Гавриловны.
Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее.
Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно,
скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые, конечно, будут
тронуты, наконец, героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им
непременно: «Дети! придите в наши объятия».
Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто.
Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться в
свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была в заговоре; обе они должны
были выйти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать
за пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен был
их ожидать.
Накануне решительного дня Марья Гавриловна не спала всю ночь; она укладывалась,
увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, ее
подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных
выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти и оканчивала тем, что
блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам
дражайших ее родителей. Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены
были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросилась на постель перед самым
рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось
ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее останавливал
ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие…
и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира,
лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом
поспешить с ним обвенчаться… другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед
нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее обыкновенного и с непритворной
головною болью. Отец и мать заметили ее беспокойство; их нежная заботливость и
беспрестанные вопросы: что с тобою, Маша? не больна ли ты, Маша? – раздирали ее сердце.
Она старалась их успокоить, казаться веселою, и не могла. Наступил вечер. Мысль, что уже в
последний раз провожает она день посреди своего семейства, стесняла ее сердце. Она была
чуть жива; она втайне прощалась со всеми особами, со всеми предметами, ее окружавшими.
Подали ужинать; сердце ее сильно забилось. Дрожащим голосом объявила она, что ей
ужинать не хочется, и стала прощаться с отцом и матерью. Они ее поцеловали и, по
обыкновению, благословили: она чуть не заплакала. Пришед в свою комнату, она кинулась в
кресла и залилась слезами. Девушка уговаривала ее успокоиться и ободриться. Все было
готово. Через полчаса Маша должна была навсегда оставить родительский дом, свою
комнату, тихую девическую жизнь… На дворе была метель; ветер выл, ставни тряслись и
стучали; все казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием. Скоро в доме все утихло
и заснуло. Маша окуталась шалью, надела теплый капот, взяла в руки шкатулку свою и
вышла на заднее крыльцо. Служанка несла за нею два узла. Они сошли в сад. Метель не
утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они
насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли
на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог
барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял вожжи, и лошади полетели.
Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки-кучера, обратимся к молодому
нашему любовнику.
Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника;
насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними помещиками.
Первый, к кому явился он, отставной сорокалетний корнет Дравин, согласился с охотою. Это
приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и гусарские проказы. Он уговорил
Владимира остаться у него отобедать и уверил его, что за другими двумя свидетелями дело