Page 15 - Повести Белкина

назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо
освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви;
другая терла ей виски. «Слава богу, – сказала эта, – насилу вы приехали. Чуть было вы
барышню не уморили». Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете
начинать?» – «Начинайте, начинайте, батюшка», – отвечал я рассеянно. Девушку подняли.
Она показалась мне недурна… Непонятная, непростительная ветреность… я стал подле нее
перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и
заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», – сказали нам. Жена моя обратила
ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать… Она вскрикнула: «Ай, не он! не
он!» – и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся,
вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: «Пошел!»
– Боже мой! – закричала Марья Гавриловна, – и вы не знаете, что сделалось с бедной
вашею женою?
– Не знаю, – отвечал Бурмин, – не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с
которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе,
что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции.
Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над
которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
– Боже мой, боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, – так это были
вы! И вы не узнаете меня?
Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…

Гробовщик

Не зрим ли каждый день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Державин

Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные
дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда
гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о
том, что дом продается и отдается внаймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь
к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и, наконец, купленному им за
порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не
радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед в новом своем жилище суматоху, он
вздохнул о ветхой лачужке, где в течение осьмнадцати лет все было заведено самым строгим
порядком; стал бранить обеих своих дочерей и работницу за их медленность и сам принялся
им помогать. Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкаф с посудою, стол, диван и
кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились
изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкафы с траурными шляпами,
мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура
с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и
крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые». Девушки ушли в свою светлицу.
Адриан обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар.
Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих
гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее
поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и
принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному
его ремеслу. Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив. Он разрешал молчание
разве только для того, чтоб журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в
окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех,
которые имели несчастье (а иногда и удовольствие) в них нуждаться. Итак, Адриан, сидя под