Page 12 - Повести Белкина

отыскивая дорогу, занесенную снеговыми сугробами. «Который час?» – спросил его
Владимир. «Да уж скоро рассвенет», – отвечал молодой мужик. Владимир не говорил уже ни
слова.
Пели петухи, и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта.
Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не
было. Какое известие ожидало его!
Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них
делается.
А ничего.
Старики проснулись и вышли в гостиную. Гаврила Гаврилович в колпаке и байковой
куртке, Прасковья Петровна в шлафорке на вате. Подали самовар, и Гаврила Гаврилович
послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково ее здоровье и как она почивала.
Девчонка воротилась, объявляя, что барышня почивала-де дурно, но что ей-де теперь легче и
что она-де сейчас придет в гостиную. В самом деле, дверь отворилась, и Марья Гавриловна
подошла здороваться с папенькой и с маменькой.
«Что твоя голова, Маша?» – спросил Гаврила Гаврилович. «Лучше, папенька», –
отвечала Маша. «Ты, верно, Маша, вчерась угорела», – сказала Прасковья Петровна. «Может
быть, маменька», – отвечала Маша.
День прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он
приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная
две недели находилась у края гроба.
Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, накануне ею написанные,
были сожжены; ее горничная никому ни о чем не говорила, опасаясь гнева господ.
Священник, отставной корнет, усастый землемер и маленький улан были скромны, и
недаром. Терешка-кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже и во хмелю. Таким
образом тайна была сохранена более чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья
Гавриловна сама в беспрестанном бреду высказывала свою тайну. Однако ж ее слова были
столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них
только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича и что,
вероятно, любовь была причиною ее болезни. Она советовалась со своим мужем, с
некоторыми соседями, и наконец единогласно все решили, что, видно, такова была судьба
Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с
богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно
полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание.
Между тем барышня стала выздоравливать. Владимира давно не видно было в доме
Гаврилы Гавриловича. Он был напуган обыкновенным приемом. Положили послать за ним и
объявить ему неожиданное счастье: согласие на брак. Но каково было изумление
ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него
полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их доме, и
просил забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою. Через
несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году.
Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала
о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело
раненных под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась.
Однако, слава богу, обморок не имел последствия.
Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей
всего имения. Но наследство не утешало ее; она разделяла искренно горесть бедной
Прасковьи Петровны, клялась никогда с нею не расставаться; обе они оставили Ненарадово,
место печальных воспоминаний, и поехали жить в ***ское поместье.
Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты; но она никому не подавала и
малейшей надежды. Мать иногда уговаривала ее выбрать себе друга; Марья Гавриловна
качала головой и задумывалась. Владимир уже не существовал: он умер в Москве, накануне