Page 9 - Повести Белкина

и товарища». Маше все еще не верилось. «Скажите, правду ли муж говорит? – сказала она,
обращаясь к грозному Сильвио, – правда ли, что вы оба шутите?» – «Он всегда шутит,
графиня, – отвечал ей Сильвио; – однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне
вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить…» С
этим словом он хотел в меня прицелиться… при ней! Маша бросилась к его ногам. «Встань,
Маша, стыдно! – закричал я в бешенстве; – а вы, сударь, перестанете ли издеваться над
бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?» – «Не буду, – отвечал Сильвио, – я
доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня
довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Тут он было вышел, но
остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не
целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на
него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я
опомниться».
Граф замолчал. Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так
поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время
возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в
сражении под Скулянами.

Метель

Кони мчатся по буграм,
Топчут снег глубокий…
Вот, в сторонке божий храм
Виден одинокий.
……………………………………
Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Вещий стон гласит печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Воздымая гривы…
Жуковский

В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове
добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием;
соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его
женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью
Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой
невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.
Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была
влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в
отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною
страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о
нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
Наши любовники были в переписке и всякий день видались наедине в сосновой роще
или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и
делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что
весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не
можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам
будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову