Page 26 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

– Прощай, однако, мне надо скорее.
«Я очень доволен, – думал Калугин, возвращаясь к дому, – в первый раз на мое
дежурство счастие. Отличное дело, я – жив и цел, представления будут отличные, и уж
непременно золотая сабля. Да, впрочем, я и стою ее».
Доложив генералу все, что нужно было, он пришел в свою комнату, в которой, уже
давно вернувшись и дожидаясь его, сидел князь Гальцин, читая
«Splendeur et miseres des courtisanes» 20 , которую нашел на столе Калугина.
С удивительным наслаждением Калугин почувствовал себя дома, вне опасности, и,
надев ночную рубашку, лежа в постели, уж рассказал Гальцину подробности дела, передавая
их весьма естественно, – с той точки зрения, с которой подробности эти доказывали, что он,
Калугин, весьма дельный и храбрый офицер, на что, мне кажется, излишне бы было
намекать, потому что это все знали и не имели никакого права и повода сомневаться,
исключая, может быть, покойника ротмистра Праскухина, который, несмотря на то, что,
бывало, считал за счастье ходить под руку с Калугиным, вчера только по секрету
рассказывал одному приятелю, что Калугин очень хороший человек, но, между нами будь
сказано, ужасно не любит ходить на бастионы.
Только что Праскухин, идя рядом с Михайловым, разошелся с Калугиным и, подходя к
менее опасному месту, начинал уже оживать немного, как он увидал молнию, ярко
блеснувшую сзади себя, услыхал крик часового: «Маркела!» – и слова одного из солдат,
шедших сзади: «Как раз на батальон прилетит!»
Михайлов оглянулся: светлая точка бомбы, казалось, остановилась на своем зените – в
том положении, когда решительно нельзя определить ее направления. Но это продолжалось
только мгновение: бомба быстрее и быстрее, ближе и ближе, так что уже видны были искры
трубки и слышно роковое посвистывание, опускалась прямо в середину батальона.
– Ложись! – крикнул чей-то испуганный голос.
Михайлов упал на живот. Праскухин невольно согнулся до самой земли и зажмурился;
он слышал только, как бомба где-то очень близко шлепнулась на твердую землю. Прошла
секунда, показавшаяся часом, – бомбу не рвало. Праскухин испугался, не напрасно ли он
струсил, – может быть, бомба упала далеко и ему только казалось, что трубка шипит тут же.
Он открыл глаза и с самолюбивым удовольствием увидал, что Михайлов, которому он
должен 12 рублей с полтиной, гораздо ниже и около самых ног его, недвижимо, прижавшись
к нему, лежал на брюхе. Но тут же глаза его на мгновение встретились с светящейся трубкой,
в аршине от него, крутившейся бомбы.
Ужас – холодный, исключающий все другие мысли и чувства ужас – объял все
существо его; он закрыл лицо руками и упал на колена.
Прошла еще секунда – секунда, в которую целый мир чувств, мыслей, надежд,
воспоминаний промелькнул в его соображении.
«Кого убьет – меня или Михайлова? Или обоих вместе? А коли меня, то куда? в голову,
так все кончено; а ежели в ногу, то отрежут, и я попрошу, чтобы непременно с
хлороформом, – и я могу еще жив остаться. А может быть, одного Михайлова убьет, тогда я
буду рассказывать, как мы рядом шли, и его убило и меня кровью забрызгало. Нет, ко мне
ближе – меня».
Тут он вспомнил про 12 рублей, которые был должен Михайлову, вспомнил еще про
один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он
пел вечером, пришел ему в голову; Женщина, которую он любил, явилась ему в
воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5 лет тому
назад и которому он не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с
этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего – ожидания смерти и ужаса –

20 "Роскошь и убожество куртизанок», роман Бальзака. Одна из тех милых книг, которых развелось такая
пропасть в последнее время и которые пользуются особенной популярностью почему-то между нашею
молодежью (Л. Толстой)