Page 27 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

ни на мгновение не покидало его. «Впрочем, может быть, не лопнет», – подумал он и с
отчаянной решимостью хотел открыть глаза. Но в это мгновение, еще сквозь закрытые веки,
глаза его поразил красный огонь, с страшным треском что-то толкнуло его в средину груди;
он побежал куда-то, спотыкнулся на подвернувшуюся под ноги саблю и упал на бок.
«Слава Богу! Я только контужен», – было его первою мыслью, и он хотел руками
дотронуться до груди, – но руки его казались привязанными, и какие-то тиски сдавливали
голову. В глазах его мелькали солдаты – и он бессознательно считал их: «Один, два, три
солдата, а вот в подвернутой шинели офицер», – думал он; потом молния блеснула в его
глазах, и он думал, из чего это выстрелили: из мортиры или из пушки? Должно быть, из
пушки; а вот еще выстрелили, а вот еще солдаты – пять, шесть, семь солдат, идут всё мимо.
Ему вдруг стало страшно, что они раздавят его; он хотел крикнуть, что он контужен, но рот
был так сух, что язык прилип к нёбу, и ужасная жажда мучила его. Он чувствовал, как мокро
было у него около груди, – это ощущение мокроты напоминало ему о воде, и ему хотелось
бы даже выпить то, чем это было мокро. «Верно, я в кровь разбился, как упал», – подумал он,
и, все более и более начиная поддаваться страху, что солдаты, которые продолжали мелькать
мимо, раздавят его, он собрал все силы и хотел закричать: «Возьмите меня», – но вместо
этого застонал так ужасно, что ему страшно стало, слушая себя. Потом какие-то красные
огни запрыгали у него в глазах, – и ему показалось, что солдаты кладут на него камни; огни
все прыгали реже и реже, камни, которые на него накладывали, давили его больше и больше.
Он сделал усилие, чтобы раздвинуть камни, вытянулся и уже больше не видел, не слышал, не
думал и не чувствовал. Он был убит на месте осколком в середину груди.

13

Михайлов, увидав бомбу, упал на землю и так же зажмурился, так же два раза открывал
и закрывал глаза и так же, как и Праскухин, необъятно много передумал и перечувствовал в
эти две секунды, во время которых бомба лежала неразорванною. Он мысленно молился
Богу и все твердил: «Да будет воля твоя! И зачем я пошел в военную службу, – вместе с тем
думал он, – и еще перешел в пехоту, чтобы участвовать в кампании; не лучше ли было мне
оставаться в уланском полку в городе Т., проводить время с моим другом Наташей… а
теперь вот что!» И он начал считать: раз, два, три, четыре, загадывая, что ежели разорвет в
чет, то он будет жив, а в нечет – то будет убит. «Все кончено! – убит!» – подумал он, когда
бомбу разорвало (он не помнил, в чет или нечет), и он почувствовал удар и жестокую боль в
голове. «Господи, прости мои согрешения!» – проговорил он, всплеснув руками,
приподнялся и без чувств упал навзничь.
Первое ощущение, когда он очнулся, была кровь, которая текла по носу, и боль в
голове, становившаяся гораздо слабее. «Это душа отходит, – подумал он, – что будет там?
Господи! Приими дух мой с миром. Только одно странно, – рассуждал он, – что, умирая, я
так ясно слышу шаги солдат и звуки выстрелов».
– Давай носилки – эй! ротного убило! – крикнул над его головой голос, который он
невольно узнал за голос барабанщика Игнатьева.
Кто-то взял его за плечи. Он попробовал открыть глаза и увидал над головой
темно-синее небо, группы звезд и две бомбы, которые летели над ним, догоняя одна другую,
увидал Игнатьева, солдат с носилками и ружьями, вал траншеи и вдруг поверил, что он еще
не на том свете.
Он был камнем легко ранен в голову. Самое первое впечатление его было как будто
сожаление: он так было хорошо и спокойно приготовился к переходу туда, что на него
неприятно подействовало возвращение к действительности, с бомбами, траншеями,
солдатами и кровью; второе впечатление его была бессознательная радость, что он жив, и
третье – страх и желание уйти скорей с бастиона. Барабанщик платком завязал голову своему
командиру и, взяв его под руку, повел к перевязочному пункту.
«Куда и зачем я иду, однако? – подумал штабс-капитан, когда он опомнился немного. –