Page 31 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ
P. 31

счастливый  в  любви  юнкер,  и  все  те  же  вчерашние  лица  и  вес  с  темп  же  вечными
               побуждениями лжи, тщеславия и легкомыслия. Недоставало только Праскухина, Нефердова
               и еще кой-кого, о которых здесь едва ли помнил и думал кто-нибудь теперь, когда тела их
               еще не успели быть обмыты, убраны и зарыты в землю, и о которых через месяц точно так
               же забудут отцы, матери, жены, дети, ежели они были или не забыли про них прежде.
                     – А я его не узнал было, старика-то, – говорит солдат на уборке тел, за плечи поднимая
               перебитый в груди труп с огромной раздувшейся головой, почернелым глянцевитым лицом и
               вывернутыми зрачками, – под спину берись, Морозка, а то как бы не перервался. Ишь, дух
               скверный!
                     «Ишь, дух скверный!» – вот все, что осталось между людьми от этого человека

                                                              16

                     На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними
               в  цветущей  долине  кучками  лежат  без  сапог,  в  серых  и  в  синих  одеждах,  изуродованные
               трупы,  которые  сносят  рабочие  и  накладывают  на  повозки.  Ужасный,  тяжелый  запах
               мертвого  тела  наполняет  воздух.  Из  Севастополя  и  из  французского  лагеря  толпы  народа
               высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся
               одни к другим.
                     Послушайте, что говорят между собой эти люди. Вот в кружке собравшихся около него
               русских  и  французов  молоденький  офицер,  хотя  плохо,  но  достаточно  хорошо,  чтоб  его
               понимали, говорящий по-французски, рассматривает гвардейскую сумку.
                     – Э сеси пуркуа се уазо иси? – говорит он.
                     – Parce que c'est une giberne d'un regiment de la garde, monsieur, qui porte l'aigle imperial.
                     – Э ву де ла гард?
                     – Pardon, monsieur, du sixieme de ligne.
                     – Э сеси у аште? 28 – спрашивает офицер, указывая на деревянную желтую сигарочницу,
               в которой француз курит папиросу.
                     – A Balaclave, monsieur! C'est tout simple – en bois de palme  29 .
                     – Жоли! –  говорит  офицер,  руководимый  в  разговоре  не  столько  собственным
               произволом, сколько словами, которые он знает.
                     – Si vous voulez bien garder cela comme souvenir de cette rencontre, vous m'obligerez  30 . –
               И  учтивый  француз  выдувает  папироску  и  подает  офицеру  сигарочницу  с  маленьким
               поклоном.  Офицер  дает  ему  свою,  и  все  присутствующие  в  группе,  как  французы,  так  и
               русские, кажутся очень довольными и улыбаются.
                     Вот пехотный бойкий солдат, в розовой рубашке и шинели внакидку, в сопровождении
               других  солдат,  которые,  руки  за  спину,  с  веселыми,  любопытными  лицами,  стоят  за  ним,
               подошел  к  французу  и  попросил  у  него  огня  закурить  трубку.  Француз  разжигает,
               расковыривает трубку и высыпает огня русскому.
                     – Табак бун, – говорит солдат в розовой рубашке, и зрители улыбаются.




                 28   – Почему эта птица здесь?
                 – Потому что это сумка гвардейского полка; у него императорский орел.
                 – А вы из гвардии?
                 – Нет, извините, сударь, из шестого линейного.
                 – А это где купили? (франц.)

                 29   В Балаклаве. Это просто из пальмового дерева (франц.)

                 30   Вы меня обяжете, если оставите себе эту вещь на память о нашей встрече (франц.)
   26   27   28   29   30   31   32   33   34   35   36