Page 42 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

воин, и другой – молодой, но тоже молодец… Через неделю я бы всем доказал, что я уж не
очень молоденький! Я и краснеть перестану, в лице будет мужество, да и усы – небольшие,
но порядочные вырастут к тому времени, – и он ущипнул, себя за пушок, показавшийся у
краев рта. – Может быть, мы нынче приедем и сейчас же попадем в дело вместе с братом. А
он должен быть упорный и очень храбрый – такой, что много не говорит, а делает лучше
других. Я б желал знать, – продолжал он, – нарочно или нет он прижимает меня к самому
краю повозки? Он, верно, чувствует, что мне неловко, и делает вид, что будто не замечает
меня. Вот мы нынче приедем, – продолжал он рассуждать, прижимаясь к краю повозки и
боясь пошевелиться, чтобы не дать заметить брату, что ему неловко, – и вдруг прямо на
бастион: я с орудиями, а брат с ротой, – и вместе пойдем. Только вдруг французы бросятся
на нас. Я – стрелять, стрелять: перебью ужасно много; но они все-таки бегут прямо на меня.
Уж стрелять нельзя, и – конечно, мне нет спасенья; только вдруг брат выбежит вперед с
саблей, и я схвачу ружье, и мы вместе с солдатами побежим. Французы бросятся на брата. Я
подбегу, убью одного француза, другого и спасаю брата. Меня ранят в одну руку, я схвачу
ружье в другую и все-таки бегу; только брата убьют пулей подле меня. Я остановлюсь на
минутку, посмотрю на него этак грустно, поднимусь и закричу: „За мной, отмстим! Я любил
брата больше всего на свете, – я скажу, – и потерял его. Отметим, уничтожим врагов или все
умрем тут!“ Все закричат, бросятся за мной. Туг все войско французское выйдет, – сам
Пелиссье. Мы всех перебьем; но, наконец, меня ранят другой раз, третий раз, и я упаду при
смерти. Тогда все прибегут ко мне. Горчаков придет и будет спрашивать, чего я хочу. Я
скажу, что ничего не хочу, – только чтобы меня положили рядом с братом, что я хочу
умереть с ним. Меня принесут и положат подле окровавленного трупа брата. Я
приподнимусь и скажу только: „Да, вы не умели ценить 2-х человек, которые истинно
любили отечество; теперь они оба пали… да простит вам Бог!“ – и умру».
Кто знает, в какой мере сбудутся эти мечты!
– Что, ты был когда-нибудь в схватке? – спросил он вдруг у брата, совершенно забыв,
что не хотел говорить с ним.
– Нет, ни разу, – отвечал старший, – у нас 2000 человек из полка выбыло, всё на
работах; и я ранен тоже на работе. Война совсем не так делается, как ты думаешь, Володя!
Слово «Володя» тронуло меньшого брата; ему захотелось объясниться с братом,
который вовсе и не думал, что оскорбил Володю.
– Ты на меня не сердишься, Миша? – сказал он после минутного молчания.
– За что?
– Нет – так. За то, что у нас было. Так, ничего.
– Нисколько, – отвечал старший, поворачиваясь к нему и похлопывая его по ноге.
– Так ты меня извини, Миша, ежели я тебя огорчил.
И меньшой брат отвернулся, чтобы скрыть слезы, которые вдруг выступили у него из
глаз.

9

– Неужели это уж Севастополь? – спросил меньшой брат, когда они поднялись на гору
и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей, море с неприятельским далеким флотом,
белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения города, и белые,
лиловатые облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим
город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося
и спускавшегося к горизонту темного моря.
Володя без малейшего содрогания увидал это страшное место, про которое он так
много думал; напротив, он с эстетическим наслаждением и героическим чувством
самодовольства, что вот и он через полчаса будет там, смотрел на это действительно
прелестно-оригинальное зрелище, и смотрел с сосредоточенным вниманием до самого того
времени, пока они не приехали на Северную, в обоз полка брата, где должны были узнать