Page 40 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

– Право, я тебе без шуток говорю, все мне так гадко стало, что я желал поскорей в
Севастополь. Да, впрочем, ведь ежели здесь счастливо пойдет, так можно еще скорее
выиграть, чем в гвардии: там в 10 лет в полковники, а здесь Тотлебен так в 2 года из
подполковников в генералы. Ну, а убьют, – так что ж делать!
– Вот ты какой! – сказал брат, улыбаясь.
– А главное, знаешь ли что, брат, – сказал меньшой, улыбаясь и краснея, как будто
сбирался сказать что-нибудь очень стыдное, – все это пустяки; главное, я затем просился, что
все-таки как-то совестно жить в Петербурге, когда тут умирают за отечество. Да и с тобой
мне хотелось быть, – прибавил он еще застенчивее.
– Какой ты смешной! – сказал старший брат, доставая папиросницу и не глядя на
него. – Жалко только, что мы не вместе будем.
– А что, скажи по правде, страшно на бастионах? – спросил вдруг младший.
– Сначала страшно, потом привыкаешь – ничего. Сам увидишь.
– А вот еще что скажи: как ты думаешь, возьмут Севастополь? Я думаю, что ни за что
не возьмут.
– Бог знает.
– Одно только досадно, – можешь вообразить, какое несчастие: у нас ведь дорогой
целый узел украли, а у меня в нем кивер был, так что я теперь в ужасном положении и не
знаю, как я буду являться. Ты знаешь, ведь у нас новые кивера теперь, да и вообще сколько
перемен; все к лучшему. Я тебе все это могу рассказать… Я везде бывал в Москве.
Козельцов-второй, Владимир, был очень похож на брата Михайлу, но похож так, как
похож распускающийся розан на отцветший шиповник. Волоса у него были те же русые, но
густые и вьющиеся на висках; на белом нежном затылке у него была русая косичка – признак
счастия, как говорят нянюшки. По нежному белому цвету кожи лица не стоял, а вспыхивал,
выдавая все движения души, полнокровный молодой румянец. Те же глаза, как и у брата,
были у него открытое и светлее, что особенно казалось оттого, что они часто покрывались
легкой влагой. Русый пушок пробивал по щекам и над красными губами, весьма часто
складывавшимися в застенчивую улыбку и открывавшими белые блестящие зубы.
Стройный, широкоплечий, в расстегнутой шинели, из-под которой виднелась красная
рубашка с косым воротом, с папироской в руках, облокотившись на перила крыльца, с
наивной радостью в лице и жесте, как он стоял перед братом, – это был такой
приятно-хорошенький мальчик, что все бы так и смотрели на него. Он чрезвычайно рад был
брату, с уважением и гордостью смотрел на него, воображая его героем; но в некоторых
отношениях, именно в рассуждении вообще светского образования, которого, по правде
сказать, он и сам не имел, умения говорить по-французски, быть в обществе важных людей,
танцевать и т. д., – он немножко стыдился за него, смотрел свысока и даже хотел образовать
его. Все впечатления его еще были из Петербурга, из дома одной барыни, любившей
хорошеньких и бравшей его к себе на праздники, и из дома сенатора в Москве, где он раз
танцевал на большом бале.

7

Наговорившись почти досыта и дойдя наконец до того чувства, которое часто
испытываешь, что общего мало, хотя и любишь друг друга, – братья помолчали довольно
долго.
– Так бери же свои вещи и едем сейчас, – сказал старший.
Младший вдруг покраснел и замялся.
– Прямо в Севастополь ехать? – спросил он после минуты молчанья.
– Ну да, ведь у тебя немного вещей; я думаю, уложим.
– Прекрасно! сейчас и поедем, – сказал младший со вздохом и пошел в комнату.
Но, не отворяя двери, он остановился в сенях, печально опустив голову, и начал
думать: