Page 45 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

через бухту, но он ощущал какую-то тяжесть на сердце. Все, что он видел и слышал, было
так мало сообразно с его прошедшими недавними впечатлениями: паркетная светлая
большая зала экзамена, веселые, добрые голоса и смех товарищей, новый мундир, любимый
царь, которого он семь лет привык видеть и который, прощаясь с ними со слезами, называл
их детьми своими, – и так мало все, что он видел, похоже на его прекрасные, радужные,
великодушные мечты.
– Ну, вот мы и приехали! – сказал старший брат, когда они, подъехав к Михайловской
батарее, вышли из повозки. – Ежели нас пропустят на мосту, мы сейчас же пойдем в
Николаевские казармы. Ты там останься до утра, а я пойду в полк – узнаю, где твоя батарея
стоит, и завтра приду за тобой.
– Зачем же? лучше вместе пойдем, – сказал Володя. – И я пойду с тобой на бастион.
Ведь уж все равно: привыкать надо. Ежели ты пойдешь, и я могу.
– Лучше не ходить.
– Нет, пожалуйста, я, по крайней мере, узнаю, как…
– Мой совет не ходить, а пожалуй…
Небо было чисто и темно; звезды и беспрестанно движущиеся огни бомб и выстрелов
уже ярко светились во мраке. Большое белое здание батареи и начало моста выдавались из
темноты. Буквально каждую секунду несколько орудийных выстрелов и взрывов, быстро
следуя Друг за другом или вместе, громче и отчетливее потрясали воздух. Из-за этого гула,
как будто вторя ому, слышалось пасмурное ворчание бухты. С моря тянул ветерок, и пахло
сыростью. Братья подошли к мосту. Какой-то ополченец стукнул неловко ружьем на руку и
крикнул:
– Кто идет?
– Солдат!
– Не велено пущать!
– Да как же! Нам нужно.
– Офицера спросите.
Офицер, дремавший сидя на якоре, приподнялся и велел пропустить.
– Туда можно, оттуда нельзя. Куда лезешь все разом! – крикнул он на полковые
повозки, высоко наложенные турами, которые толпились у въезда.
Спускаясь на первый понтон, братья столкнулись с солдатами, которые, громко
разговаривая, шли оттуда.
– Когда он амунишные получил, значит, он в расчете сполностыо – вот что…
– Эк, братцы! – сказал другой голос. – Как на Сиверную перевалишь, свет увидишь,
ей-богу! Совсем воздух другой.
– Говори больше! – сказал первый. – Намеднись тут же прилетела окаянная, двум
матросам ноги пооборвала, – так не говори лучше.
Братья прошли первый понтон, дожидаясь повозки, и остановились на втором, который
местами уже заливало водой. Ветер, казавшийся слабым в поле, здесь был весьма силен и
порывист; мост качало, и волны, с шумом ударяясь о бревна и разрезаясь на якорях и
канатах, заливали доски. Направо туманно-враждебно шумело и чернело море, отделяясь
бесконечно ровной черной линией от звездного, светло-сероватого в слиянии горизонта; и
далеко где-то светились огни на неприятельском флоте; налево чернела темная масса нашего
корабля и слышались удары волн о борта его; виднелся пароход, шумно и быстро
двигавшийся от Северной. Огонь разорвавшейся около него бомбы осветил мгновенно
высоко наваленные туры на палубе, двух человек, стоящих наверху, и белую пену и брызги
зеленоватых волн, разрезаемых пароходом. У края моста сидел, спустив ноги в воду,
какой-то человек в одной рубахе и чинил что-то в понтоне; впереди, над Севастополем,
носились те же огни, и громче, громче долетали страшные звуки. Набежавшая волна с моря
разлилась по правой стороне моста и замочила ноги Володе; два солдата, шлепая ногами по
воде, прошли мимо него. Что-то вдруг с треском осветило мост впереди, едущую по нем
повозку и верхового, и осколки, с свистом поднимая брызги, попадали в воду.