Page 51 - Тарас Бульба

козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных.
– А Остап? – вскрикнул вдруг Тарас, понатужился приподняться и вдруг вспомнил, как
Остапа схватили и связали в глазах его и что он теперь уже в ляшских руках.
И обняло горе старую голову. Сорвал и сдернул он все перевязки ран своих, бросил их
далеко прочь, хотел громко что-то сказать – и вместо того понес чепуху; жар и бред вновь
овладели им, и понеслись без толку и связи безумные речи.
А между тем верный товарищ стоял пред ним, бранясь и рассыпая без счету жестокие
уморительные слова и упреки. Наконец схватил он его за ноги и руки, спеленал, как ребенка,
поправил все перевязки, увернул его в воловью кожу, увязал в лубки и, прикрепивши
веревками к седлу, помчался вновь с ним в дорогу.
– Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей
козацкою породою, на куски рвали бы твое тело да бросали его в воду. Пусть же хоть и будет
орел высмыкать из твоего лоба очи, да пусть же степовой наш орел, а не ляшский, не тот, что
прилетает из польской земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украйны!
Там говорил верный товарищ. Скакал без отдыху дни и ночи и привез его,
бесчувственного, в самую Запорожскую Сечь. Там принялся он лечить его неутомимо
травами и смачиваньями; нашел какую-то знающую жидовку, которая месяц поила его
разными снадобьями, и наконец Тарасу стало лучше. Лекарства ли или своя железная сила
взяла верх, только он через полтора месяца стал на ноги; раны зажили, и только одни
сабельные рубцы давали знать, как глубоко когда-то был ранен старый козак. Однако же
заметно стал он пасмурен и печален. Три тяжелые морщины насунулись на лоб его и уже
больше никогда не сходили с него. Оглянулся он теперь вокруг себя: все новое на Сечи, все
перемерли старые товарищи. Ни одного из тех, которые стояли за правое дело, за веру и
братство. И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно:
все положили головы, все сгибли – кто положив на самом бою честную голову, кто от
безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и
самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из старых товарищей; и уже
давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила. Слышал он только, что был пир,
сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли,
расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, – и смутный стоит хозяин дома, думая:
«Лучше б и не было того пира». Напрасно старались занять и развеселить Тараса; напрасно
бородатые, седые бандуристы, проходя по два и по три, расславляли его козацкие подвиги.
Сурово и равнодушно глядел он на все, и на неподвижном лице его выступала неугасимая
горесть, и, тихо понурив голову, говорил он: «Сын мой! Остап мой!»
Запорожцы собирались на морскую экспедицию. Двести челнов спущены были в
Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми головами и длинными чубами, предававшими
мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обитателей
раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам, на смоченных кровию полях и
плававшими у берегов. Она видела немало запачканных дегтем запорожских шаровар,
мускулистых рук с черными нагайками. Запорожцы переели и переломали весь виноград; в
мечетях оставили целые кучи навозу; персидские дорогие шали употребляли вместо очкуров
и опоясывали ими запачканные свитки. Долго еще после находили в тех местах запорожские
коротенькие люльки. Они весело плыли назад; за ними гнался десятипушечный турецкий
корабль и залпом из всех орудий своих разогнал, как птиц, утлые их челны. Третья часть их
потонула в морских глубинах, но остальные снова собрались вместе и прибыли к устью
Днепра с двенадцатью бочонками, набитыми цехинами. Но все это уже не занимало Тараса.
Он уходил в луга и степи, будто бы за охотою, но заряд его оставался невыстрелянным. И,
положив ружье, полный тоски, садился он на морской берег. Долго сидел он там, понурив
голову и все говоря: «Остап мой! Остап мой!» Перед ним сверкало и расстилалось Черное
море; в дальнем тростнике кричала чайка; белый ус его серебрился, и слеза капала одна за
другою.
И не выдержал наконец Тарас. «Что бы ни было, пойду разведать, что он: жив ли он? в